Тайна Моря

Испанец с торжественной любезностью поклонился и уверил, что в извинениях нет нужды. Если что-то и неладно — хотя он этого не видит, — то все недостатки унесла и проглотила та волна благородства, захлестнувшая его, когда я разрешил войти в дом, и все в таком духе.

Затем он посерьезнел и перешел непосредственно к делу.

Глава XL. Исполнение поручения

— Сеньор, вам может быть интересно, зачем я здесь и почему желаю говорить наедине и втайне. Вы видели меня только в доме, где, хотя он принадлежит мне по праву рождения, господствовали дамы, ввиду своей национальности и давления войны оказавшиеся — увы! — моими врагами. К вам это не относится. Наши народы живут в мире, не существует и личных причин, почему нам не вести себя дружески. Я пришел к вам, сеньор, поскольку почувствовал, что вы рыцарь. Вы умеете хранить тайну, вы знаете высшие требования чести и долга. Простолюдинам это не дано, а для дорогих дам, пусть и с их собственным чувством чести, обязанность играет не ту роль в жизни, что у нас, отнюдь! Для нас обязательства выше и важнее жизни. Мне незачем рассказывать вам о тайном долге моей семьи, поскольку знаю, что все это вам уже известно. Вы раскрыли секрет папского сокровища и долга моего Дома беречь его и вернуть. О да, это я знаю точно, — прибавил он, увидев, что я хочу заговорить. — Разве не видел я в ваших руках ту давно утраченную часть книги!

Здесь он замолчал и сощурился: какая-то мысль об опасности напомнила ему об осторожности. Я тоже хранил молчание: мне хотелось подумать. Если только я не превратно понял, он только что сделал поразительное признание, выдавшее его с головой. При единственной нашей встрече он объяснил, что найденные мной страницы — из книги в его библиотеке. Мы и в самом деле намекнули, что в тех знаках может крыться шифр, но тогда он этого не подтвердил. И уж точно ничем не показал своей уверенности в том, что мы раскрыли секрет. Как же он узнал — или на каком основании предположил, — что мне все известно? Момент был каверзный. Промолчи я — и он принял бы свой вывод за истину, а тогда я мог бы уже ничего не узнать о его цели. И я заговорил:

— Прошу прощения, сэр, но вы предполагаете с моей стороны знание некой тайной истории вашей семьи и папских сокровищ, а объясняете это лишь тем, что видели в моих руках книгу, часть которой давно утеряна. Правильно ли я понимаю, что если где-то существует — или может существовать — секрет, то подозревающий о нем непременно его знает?

Буравящий взгляд испанца сощуривался все yже и yже, пока зрачки не стали как у кота в темноте — узкая щелка пещеры, где пылает пламя. Добрых полминуты он пристально всматривался в меня, и не скрою, что я смутился. Тут он имел превосходство. Ведь я знал, что сказанное им — правда: я знал секрет спрятанного сокровища. Он каким-то образом раскрыл степень моих знаний. До сих пор он говорил только правду, я же увиливал — и нам обоим это было известно! Тут он заговорил, словно решившись вести дело прямо и откровенно. Как же странно было слышать эту откровенность испанца:

— Зачем ходить вокруг да около? Я знаю, вы знаете, и мы оба знаем, что знает второй. Я прочитал то, что вы писали о секрете, почерпнутом с шифрованных страниц свода законов.

При его словах передо мной встали все подробности его визита в Кром. Тогда он видел только печатные страницы с шифром, он не мог видеть моей расшифровки, лежавшей на столе перевернутой. Мы скрыли ее, услышав, что кто-то идет.

— Значит, вы побывали в замке снова! — вырвалось у меня.

Моей целью было смутить его, но я ничего не добился. За его угрюмой откровенностью таилась несгибаемая целеустремленность, защищавшая от любых сюрпризов.

— Именно, — произнес он медленно и с улыбкой, обнажившей оскал, точно у волка перед Красной Шапочкой.

— Как странно, мне в Кроме об этом не рассказывали, — произнес я словно самому себе.

— Они и не знали! — ответил он. — Во второй раз я навестил родной дом дорoгой, не известной никому, кроме меня.

И снова показались его клыки. Он знал, что признаётся в дурном, но решил держаться до конца, тем самым проявив жестокость, скрывавшуюся за его силой. Словно в этот миг о себе дал знать его родовой инстинкт. Некогда Испания находилась в руках мавров, и теперь в благороднейших из старых семей течет черная кровь. В Испании это не считается пятном позора, как на Западе. Эта древняя дьявольщина, от которой происходят дикарство и худу [50] , так и блеснула в сумрачной улыбке воплощенной мятежной решимости. Это-то и позволило мне застичь противника врасплох — ударить по его сложному характеру так, чтобы одна половина предала вторую.

50

Cевероафриканское колдовство и религиозный культ. Предполагается, что название произошло от искаженного слова «вуду».

— Как странно! — сказал я, вновь словно самому себе. — У цивилизованных людей втайне прийти в чужой дом считается преступлением!

— Это мой дом! — быстро парировал он, и его смуглое лицо залилось краской.

— И снова странно! — сказал я. — Когда миссис Джек сняла замок, в ее договоре не было ни слова о праве хозяина входить тайно! Напротив, посещения были строго оговорены.

— Человек имеет право входить в собственный дом, когда и как сочтет нужным, и защитить собственность, украденную у него чужаками!

Последние слова он бросил с таким нескрываемым желанием задеть меня, что я насторожился. Очевидно, он пытался меня разозлить, как я разозлил его. Я же решил впредь не давать волю чувствам, что бы он ни говорил.

Ответил я с напускным раздражением:

— В законе прописаны все средства против преступлений. И он, сколько мне известно, не позволяет втайне входить в дом, сданный другому. В договоре подразумевается мирное проживание, если только отдельно не указано право вторжения.

— Мой агент не имел права сдавать замок без этой оговорки, — ответил с презрением он.

— О, вот только он сдал, и по закону мы связаны действиями наших агентов. Facit per alium [51] — такова максима закона. Что до кражи, то знайте, что всю вашу собственность в Кроме не трогали и пальцем. Бумаги, которые вы потребовали, остались в книге, а книга осталась на полке, куда вы сами ее и поместили. За то поручится миссис Джек.

Он промолчал; а поскольку факты требовалось проговорить между нами до конца, я продолжил:

— Правильно ли я понимаю, что в свой ночной визит вы прочитали личные бумаги на столе в библиотеке? Я, кстати, предполагаю, он был ночным?

51

Cокращение от принципа «qui facit per alium facit per se» — «кто действует через посредство другого лица, действует сам» (лат.).

— Да.

— Тогда, сэр, — теперь я говорил резко, — кто тут виновен в краже? Мы — мисс Дрейк и я — нашли те бумаги по случаю. Если хотите знать, они лежали в дубовом сундуке, который я приобрел на аукционе на улице Питерхеда. Мы заподозрили в них шифр и трудились над ним, пока не раскрыли тайну. Вот что сделали мы — мы, даже не знавшие вашего имени! А что же сделали вы? Пришли как званый гость, с разрешения, в дом, снятый добропорядочными незнакомцами. Там узнали свои утраченные бумаги. Мы их вам вернули. После этого законы чести требовали раскрыться перед нами. Вы спросили, узнали ли мы секрет сокровища? Нет! Вы ушли, а вернулись аки тать в нощи и украли наш секрет. Да, сэр, это вы — вор! — Он в возмущении вскинул руку. — Тогда это был наш секрет, не ваш. Переведи вы тайнопись сами, были бы в своем праве, и мне было бы нечего вам предъявить. Мы предложили вам забрать книгу с собой — вы отказались. Очевидно, вы не знали всего секрета сокровища. Признаю, вы знали о самом существовании секрета и сокровища, но ключ к нему, добытый нашим трудом, вы украли!

— Сеньор! — Его голос, преисполненный всего наилучшего и наиблагороднейшего в человеке, не допускал возражений. — Де Эскобан не потерпит подобных обвинений, а тот, кто их делает, в конце концов расплатится своей жизнью!

Тут он вдруг прервался, и про себя я радовался его внезапному молчанию: хоть мне и хотелось наказать его за обвинения Марджори в воровстве, я вовсе не стремился к дуэли. Впрочем, я был твердо намерен продолжать, поскольку ни при каких обстоятельствах не допустил бы грязных намеков в адрес своей бесподобной жены. Думаю, его внезапная пауза обозначала размышления, а размышления обозначали мирное разрешение ситуации.

И все же я не унимался:

— Я рад, сэр, что вы не привычны к таким обвинениям; верю, вы не привычны и к тому, чтобы их заслуживать!

К этому времени он снова обрел спокойствие — ледяное спокойствие. Удивительно, с какой скоростью и с каким размахом качался маятник его характера между гордостью и страстью. Вдруг он снова улыбнулся — все той же смертоносной жуткой улыбкой, которую воображал признаком откровенности.

— Вижу, я наказан справедливо! Я первый и заговорил о воровстве. Сеньор, вы показали мне, что я не прав. Мои извинения той доброй даме, что проживает гостьей в моем доме, и той патриотичной, что его украшает. Теперь позвольте заметить, раз теперь мой черед оправдываться, что уж вы, с таким мастерством раскрывший тайну той книги, которую я прочитал только что, знаете, как никто другой, что я обязан любой ценой защитить свое поручение. Вопреки себе я скован долгом — долгом, без радости перенятым от мертвых. Не я так решил — и все же я скован даже крепче того, кто решил. Я стою между законом и честью, между жизнью и смертью, беспомощный. Сеньор, будь вы сами на моем месте, поступили бы иначе? Поступили бы иначе, зная, что существует загадка, которую вы не имели и надежды разгадать — настолько давно был украден или утрачен ее тайник. Поступили бы иначе, зная и то, что другие — допустим, случайно и без злого умысла — уже совершили открытие, насмехаясь над вашими надеждами и перечеркнув долгую службу, которой посвятили себя без остатка десять поколений мужчин? Не пришли бы и вы в ночи разузнать все, что можно? Разузнать самому, между прочим! И не поступила ли бы точно так же та патриотичная дама, для которой ничто не сравнится с преданностью своей стране, которую она ценит так высоко?