Тайна распущенного шарфа
Шрифт:
Все, что произошло между ними, больше, чем в книгах и фильмах, больше, чем она могла представить. «Больше» – самое правильное слово. Больше – значит лучше, чем ты знал, представлял или ожидал. Она смотрела на него, и с каждой секундой в ней пробуждалось чувство.
Чувство, которое она не могла обозначить, которое не понимала, не могла назвать. Она никогда не испытывала ничего подобного. Как будто перед тобой чемодан – небольшой, но такой тяжелый, что ты не можешь его поднять, а колесиков нет. И от этой тяжести заканчивался кислород. Перенапряжение вызывает асфиксию. Она задыхалась в объятиях самого красивого мужчины в ее жизни на тридцать первом этаже «Трамп-тауэр».
Когда-то она промолчала
Анна стояла на перекрестке 58-й и Пятой авеню. Что за состояние накрыло ее, словно стихийное бедствие, которому пока не можешь дать определение. Ты в стрессе, а потому не в силах сопротивляться. На улице холодно. Нью-Йорк жесток в феврале, а тем более ночью. Не стоит приезжать сюда впервые в это время, когда красоту города способны увидеть лишь те, кто знал его прежде. Она повернула направо, в сторону «Эппл Стор». От этого легендарного места до ее дома идти несколько кварталов.
Миновала знаменитый магазин и на светофоре повернула налево, на 59-ю улицу. Она наконец смогла нормально дышать. Только здесь она начала дышать.
Еще два года назад Анна бесконечно анализировала бы. Но теперь, получив знания, подкрепленные опытом, научилась слышать свой инстинкт. Ее инстинкт говорил бежать – она это сделала. И неважно, что скажут люди, и мир, и даже Егор. Впервые в жизни она бежала не потому, что так нужно, не из-за обстоятельств, а потому, что хотела. Анна не могла представить, как посмотрит в его коричные глаза утром. Она вообще не могла понять, кто она и что дальше.
Анна шла вдоль Центрального парка. Впереди виднелась Коламбус-Серкл. После нее – направо и еще квартал. Там, дома, она сможет проанализировать.
Неожиданно намеченный путь преградила белка. Нью-йоркская белка: серая, толстая – избалованный туристами наглый зверек. Видимо, сильный мороз толкнул ее на этот подвиг. Она подпрыгивала и билась об угги Анны.
– Голодная? – Анна присела на корточки. – Белочка, у меня нет с собой еды. Завтра принесу. Обещаю.
Она боялась пошевелиться – только тихо говорила. Белка же не собиралась уходить – она внимательно слушала, словно понимала русский язык. Анна склонилась к ней и дотронулась до бархатной шерстки. В этот момент раздался визг тормозов. В одну секунду жительница парка скрылась в его глубине.
Анна подняла голову и увидела черный джип Егора. Не заглушая мотора, он выбежал с криком:
– Аня!
Она молчала, замерев от неожиданности.
– Почему ты не отвечаешь?!!
– Я разговаривала с белкой, – фраза прозвучала странно даже для нее самой.
Видимо, он имел в виду неотвеченные вызовы, а она сказала то, что сказала.
– Аня! Не время для шуток! Почему? – повторил он вопрос.
Когда не знаешь, лучший ответ – правда.
– Не знаю. Я проснулась и поняла, что хочу уйти, – тихо сказала она.
– Что-то было не так? – чуть спокойнее спросил Егор.
– Все было слишком так, – взглянула на него.
Он казался еще красивее на фоне холодного Нью-Йорка.
– Тогда почему ты ушла?
Этот вопрос стал индикатором – лакмусовой бумажкой, определившей состояние. Этот вопрос стал крюком, цепляющим за нутро и достающим причину. Она молчала.
– Почему? – настаивал он.
Егор спросил – и она в ту же секунду осознала ответ. Банальное «Почему?» может вскрыть причину поведения другого. Нужно лишь задавать этот вопрос чаще и несколько
раз подряд. То, что произошло с Анной, – прорванная плотина эмоций, которые она, видимо, сдерживала и которые накопились. Плотина не пускала эмоции, прибывавшие и накапливавшиеся последние несколько лет, из-за догм и фраз, которые она транслировала постоянно. Последней каплей стало то, что она смогла отказаться от Матвея. Но она опять дотронулась до горячей плиты. И этот бушующий поток предстояло принять Егору. Он должен с ним справиться, или поток убьет их обоих.– Почему ты ушла? – еще раз спросил он.
– Потому что я опять дотронулась до горячей плиты! – плотину прорвало. – И да, мне больно, несмотря на то, что плита идеальная. Знаешь, почему больно? Потому что все это в моей жизни уже было. А потом боль. Но ты… ты… ты намного лучше других. А значит, будет еще больнее. Если раньше был ожог с волдырями, то ты станешь ожогом до мяса. Нет, ты будешь ожогом до кости!
Из глаз брызнули слезы. Егор в том же тоне спросил:
– Почему?
– Потому что это ты! Ты трогаешь меня за каждую клеточку. Сначала ты будешь восхищаться, потом получишь, потом привыкнешь, потом начнешь подавлять. Все это я уже проходила! Вы влюбляетесь в меня за то, кем я стала, но уничтожаете меня за то, кто я есть! Я не хочу этого! Мне надоело! А ты… ты важнее для меня, чем остальные!!! А значит, будет больнее всего!!!
Егор глубоко вдохнул морозный февральский воздух Центрального парка.
– Ты просто испугалась? – спокойно спросил он.
– Да!
– Это все?
– Нет. Еще есть кое-что…
– Что?
Анна всхлипнула:
– Я ненавижу тебя за боль, которую ты причинишь!
– Я еще ничего не сделал, – тем же спокойным тоном прокомментировал он.
– Еще успеешь! Первые звоночки уже прозвучали в виде шуток насчет манипуляции и логики.
Егор вмиг оказался рядом и схватил Анну за плечо. Через секунду она очутилась на переднем сиденье машины. Он громко захлопнул дверь. Сел на водительское место и нажал на газ. Автомобиль тронулся.
– Сегодня днем я рассказывал тебе историю.
Анна перебила:
– О несчастной любви к Кате?
– Дело не в Кате. Речь о другом, – его голос наполнен спокойствием.
Миновали Коламбус-Серкл и повернули на площади направо.
Он ехал по улице, на которой жила Анна.
– Когда она ушла, мне казалось, что я умираю. Это продолжалось несколько лет.
По его телу пробежала волна воспоминаний. Анна слушала. Егор повернул направо, на дорогу, ведущую вглубь парка, и, проехав метров пятьсот, остановился в лесу. Взял ее за руку.
– Это случилось семь лет назад. Мне приснилась мама.
Анна увидела, что его карие глаза наполнились слезами.
– Это был даже не сон…
– Явь, – она проживала такие сны.
Он кивнул:
– Ты знаешь, она никогда не употребляла мое имя в ласкательной форме. Мама называла меня исключительно Егор. Ласковым было «сын». В редких случаях – «сынок».
– Что приснилось?
– Мы были в саду. Солнечный день. Пение птиц. Впечатление от этого сна сохранилось до сих пор. Она подошла ко мне и сказала: «Иди ко мне, сын!» Обняла и добавила: «Знаю, ты страдаешь. Но ты должен отпустить, и это сделает тебя сильнее».
«Не могу!»
«Сынок, это не твоя женщина. Отпусти ее».
«Почему?»
«Запомни: лев должен быть с львицей. Ты должен гордиться женщиной, а она – тебя понимать. Только тогда достигнешь гармонии. Катя не львица, если поступила так».
«Как ее забыть?»
«Работа Егор, работа. Это твое спасение. Книга тебя вылечит».
«Мама, где взять эту львицу?»
«Она есть, сын. Доверься судьбе – есть. Она станет твоим чудом».
«Как мне ее узнать?»
«Ты узнаешь ее по глазам».