Тайна Санта-Виттории

— В старые римские погреба.

Бомболини ничего не ответил. Его вдруг одолела зевота.

— У подножия горы, под виноградниками, — сказал Роберто. — Там ведь два винных погреба.

— Два винных погреба, — повторил мэр.

— Надо спрятать вино во второй погреб и замуровать его там.

— Замуровать там… — Голос мэра звучал по-прежнему тускло, но уже тоном выше.

— Ну да. Так, чтобы это было похоже на старую кладку. Замуруй там вино, — сказал Роберто. — На месте входа во второй погреб возведи фальшивую стену.

Бомболини долго молчал — так долго, что Роберто уже начал терять терпение.

— Там же есть погреб внутри, выложенный кирпичом. Ты ведь сам знаешь.

Бомболини кивнул, хотя, правду сказать, он уже много лет не заглядывал туда и не видел этих погребов.

— Этот второй погреб, который там, в глубине, он как-то ни к селу, ни к городу. Вроде как ненужная пристройка какая-то, ты понимаешь?

— Да, понимаю, — сказал Бомболини.

— Как будто, когда построили первый погреб, увидели, что не хватает места, и пристроили еще один.

— Ну да.

— Так что, если заделать отверстие кирпичом, будет сплошная стена, и все.

— Ну да. — Бомболини теперь, казалось, совсем оцепенел, сердце бешено колотилось у него в груди и кровь бурно бежала по жилам, но он был нем и неподвижен, как старый бык; широко раскрытыми глазами он уперся прямо перед собой в одну точку и, не шевелясь, ждал, когда на него обрушится новый сокрушительный удар.

— Они все равно найдут, — сказал он.

— Очень может быть.

— Они сразу догадаются.

— А рискнуть все-таки можно.

— Они не дураки.

— Они такие же, как все: есть умные немцы и есть глупые.

— Им нужно вино, — сказал Бомболини. — Они сделают все, чтобы им завладеть.

— Вам оно тоже нужно, — сказал Роберто. — И я думал, что вы готовы испробовать все, чтобы его не отдать.

Бомболини продолжал пялить глаза на стену, словно боялся, что взгляни он на Роберто, и его доводы иссякнут. Наконец он повернулся к Роберто.

— Очень жаль, — сказал Роберто. — Я считал, что по пытаться стоит.

— Ты считаешь, что стоит, Роберто? Стоит? Бомболини так стремительно шагнул к Роберто, что налетел на стул и опрокинул его и даже не заметил этого.

— Черт побери, Роберто! — сказал он. — Ух, черт побери! — сказал он, и то, что он вдруг вслед за этим сделал, не ложится на бумагу, потому что выглядит совершенно нелепо и не поддается разумению. Он со всей мочи двинул Роберто в скулу, так что американец упал на колени, постоял немного, очумев от удара, и рухнул на каменный пол.

— Мы выложим такую стену, что сам всемогущий господь бог не разберет, что это за стена! — выкрикнул Бомболини. Тут он наконец спустился на землю с тех неведомых высот, на которые воспарил. Увидев кровь на каменных плитах пола, он хотел было нагнуться и помочь Роберто, но вместо этого тут же повернулся к нему спиной и шагнул к двери.

— Прости меня, Роберто, но сейчас не до тебя.

И он стремглав бросился куда-то. Выскочив на площадь, он все так же бегом пересек ее, кинулся к колокольне, и, когда дверь не сразу отворилась, он в своем неистовстве оторвал от нее старую металлическую ручку и только потом догадался отодвинуть щеколду. Он принялся шарить в темноте и, нащупав грязную пеньковую веревку, со всей мочи дернул за нее и продолжал дергать и дергать словно одержимый. Колокол звонил глухо, тоскливо.

— Черт бы побрал этот никудышный колокол! — крикнул Бомболини. — Черт бы побрал меня вместе с этим никудышным колоколом!

Но удары колокола все же разносились за пределы площади, и люди услышали их и затеплили свои масляные светильники и сальные свечи и стали подниматься с постелей, хотя до рассвета оставалось еще часа два и площадь была погружена во мрак.

Часов у Бомболини не было.

— Который час? — крикнул он тому, кто первый по явился на площади. — Который час? Скажи мне, который час?

Наконец пришел кто-то с часами, и все сгрудились вокруг него, а он поднял часы повыше, чтобы свет луны упал на циферблат. Было два часа утра. Все смотрели на Бомболини, а он подсчитывал. Часы он откладывал на пальцах, а для отсчета суток сжимал кулак. Он проделал это несколько раз подряд, чтобы не вышло ошибки.

— Тридцать девять часов, — объявил он. — Немцы придут сюда через тридцать девять часов.

Часть четвертая Вино

В то утро, задолго до того, как солнце пришло в Санта-Витторию, хотя городские петухи уже перекликались, словно советовались, как бы побыстрее приблизить рассвет, Народную площадь уже невозможно было пересечь по прямой.

Все обитатели Санта-Виттории, которые могли передвигать ногами, все мужчины, и все женщины, и все дети были на площади. Все повозки, какие есть в Санта-Виттории, были на площади. Все, что можно тащить или толкать, все, что имело колеса, было на площади. Все животные, на которых можно погрузить хотя бы одну бутыль с вином, были на площади. Все ослы, и все мулы, и все волы Санта-Виттории были на площади.

Когда Бомболини и члены Большого Совета вышли из Дворца Народа на площадь, им пришлось пробираться и протискиваться среди заполнивших ее людей, а потом и просто расталкивать их, чтобы добраться до фонтана Писающей Черепахи и оттуда, по Корсо Кавур, к объекту обследования.

Каждому хотелось что-то сказать Бомболини, дотронуться До него, похлопать его по спине. Какая-то женщина схватила его за локоть.

— Вот что я хочу сказать тебе, Итало. Великий ты человек! — выкрикнула она и поцеловала его в губы, а муж стоял Рядом и одобрительно улыбался.

И такой же подъем был у всех, кто толпился на Народной площади. Мэру не хотелось улыбаться — ему хотелось всем своим видом дать людям почувствовать, какой это важный день и как важно то, что им предстоит совершить. Но когда люди приветствовали его и благословляли, улыбка невольно расползалась по его лицу, и он уже не мог ее согнать. Мэр и члены Большого Совета обходили большие плетеные корзины для винограда, которые народ принес на площадь, шли мимо женщин с широкогорлыми кувшинами для воды, куда можно засунуть бутылки, перешагивали через бадьи, лохани и корзины для белья, расставленные на мостовой. Возле фонтана Пьетро Пьетросанто в качестве главнокомандующего руководил распределением сил на площади, выкрикивая слова команды.