Тайна Санта-Виттории

3. «Глубоко в природе всех избранных рас таится хищный зверь — белокурая бестия, который жадно алчет схватки и победы».

Ницше прав.

4. Вопрос: Что есть бог?

Ответ: Бог — это немецкий ефрейтор.

5. В последний раз попытаюсь подкупить Бомболини и горожан. Куплю их страхом».

Написав это, фон Прум, должно быть, сразу вышел на улицу. Он пересек площадь, подошел к винной лавке, что напротив дома Констанции, и, не дожидаясь, пока кто-нибудь выйдет к нему, даже не постучав, взбежал по лестнице и распахнул дверь в комнату Бомболини; тот лежал в постели, а Роберто сидел возле него. Капитан был очень возбужден. Он улыбался, хотя в его глазах все еще стояли слезы.

— Я спортсмен, — выпалил капитан.

Бомболини лишь молча смотрел на него. Мы здесь понятия не имеем, что такое спортсмен.

— Честная игра — это мой принцип, и я твердо соблюдаю правила. А на все, что здесь происходит, я смотрю как на игру.

Молчание.

— По-моему, мы с тобой хорошо сыграли. Мы старались честно относиться друг к другу. Надеюсь, ты с этим согласен.

— О да, — сказал Бомболини.

— Но мы не намерены проигрывать, — сказал фон Прум. — Ни бог, ни закон не позволят нам проиграть.

Молчание.

— А игра уже подходит к концу. И судья держит свисток у рта. Вы не выиграете — надеюсь, вам это понятно, — но вы можете спасти себя от страшного поражения.

Снова наступило молчание — такое долгое, что Бомболини почувствовал: надо что-то сказать.

— Я никак не пойму, о чем вы говорите.

— Прекрасно ты все понимаешь, и сейчас я сделаю последний ход. Где вино? — Фон Прум присел было на край кровати, но тут же вскочил. — Или, может, ты сыграешь со мной? — обратился он к Роберто.

Роберто отрицательно покачал головой.

— Прекрасно. Значит, быть по сему. — Он приложил руку ко рту, словно хотел всунуть в него что-то: мы ре шили, что он, видно, мысленно поднес к губам свисток, про который говорил.

— Игра окончена, — сказал капитан. — Я сделал все, что мог. Я честно играл. И руки мои чисты.

Он произнес это с явным облегчением.

— Не забудьте: до самого конца я давал вам возможность избежать беды, Капитан Бомболини. — Он впервые почтил мэра, употребив этот титул. — Завтра сюда прибудут другие люди.

Фон Прум повернулся и вышел из комнаты — мы видели, как он упругим, стремительным шагом пересекал площадь, направляясь к дому Констанции. Его словно подменили. Примерно через час мы услышали, как взревел мотор мотоцикла, и капитан фон Прум покинул Санта-Витторию.

— Надо мне вставать, — сказал Бомболини. И попросил Роберто оставить его на время одного, а жене передать, чтобы она принесла ему одежду.

Когда Роза Бомболини вошла с одеждой к нему в комнату, он уже вылез из постели.

— Ты слышала, что он сказал? — обратился к ней Бомболини. — Так что лучше уходи из города, прежде чем вернется капитан.

— Нет, — заявила Роза Бомболини. И стала помогать ему одеваться.

Все тело у него болело, он с трудом мог разогнуть спину, хотя били его только по лицу.

— Если ты сумел это вынести, — сказала Роза, указывая на его лицо, — то и я сумею.

Она стояла перед ним, скрестив на груди крепкие, могучие руки.

— Ты, значит, все-таки жалеешь меня? — спросил он.

— Нет, — сказала она, хотя понимала, что делает ему больно.

— Неужели даже в такое время ты не можешь сказать мне что-то доброе, хорошее?

— А по-твоему, я должна теперь жалеть тебя, потому что у тебя лицо расквашено, точно на него наступил мул?

Бомболини вздохнул — ему было тяжко и от усилий, которых потребовало от него одевание, и от ее слов; потом он положил руку на ее сильное плечо и попросил помочь ему сойти вниз.

— Ну, а когда-нибудь ты жалела меня? — Ему трудно было заставить себя продолжать, но он все-таки спросил: — Ты когда-нибудь… — Слова не шли у него с языка. — …Любила меня?

— Сама не знаю, — сказала Роза. И отвернулась. — Было, наверно, такое время. Но потом ты стал шутом, а женщины не любят шутов.

— Да, такие, как ты, не любят, — сказал Бомболини. — Завтра кого-то из нас убьют. И ты знаешь, что убить могут и меня.

— Это не значит, что я должна говорить тебе неправду, — сказала она.

— Да. Этого от тебя ждать не приходится, — сказал Бомболини.

Они вышли в помещение, где стояла винная бочка; Бомболини прислонился к ней и попросил дать ему стаканчик вина.

— Значит, когда все это кончится, если я — само собой — останусь в живых, ты не думаешь, что мы с тобой… м-м… могли бы начать все заново?

— Нет.

Ему опять стало обидно. В такой-то вечер, подумал он.

— Да перестань ты обижаться. Неужто никто из вас не может услышать ни слова правды, чтоб не обидеться? Неужто надо все время себя обманывать?

Он выпил еще стакан вина и потом спросил ее, зачем же тогда она вышла за него замуж.

— Ошиблась, — сказала она. — Глупая была. Итальянки все узнают на собственной шкуре, а потом уже поздно что-то менять.

— А с ней как будем? — И он ткнул пальцем в ту сторону, где находилась комната Анджелы. От вина он по обыкновению почувствовал себя лучше и подумал: чтобы легче пережить грядущие дни, надо все время быть слегка выпивши.

— Она выйдет замуж за американца.

— За Роберто? Абруцци?

— А разве здесь есть какой другой?

Бомболини от души рассмеялся — ну чего еще можно ждать от его жены! Так она отвечала ему всю жизнь, и он всегда смеялся, заранее зная, что она скажет. Когда они были моложе, он не обращал на это внимания, а когда стали старше, — не слушал ее.

— Он еще и сам этого не понял, но его к ней потянуло, — сказала Роза Бомболини. — И я стараюсь, чтоб они побольше были вместе. Я подталкиваю ее к нему — она этого не понимает, а он не против.

Бомболини вспылил.

— Но ты ведь даже не знаешь, что это за человек! — сказал он.

— А чем он не для нее? И потом он увезет ее в Америку, — сказала Роза. — Ну какая разница, что он за человек, если он увезет ее в Америку?

— А Фабио? Ты когда-нибудь думала о том, что Фабио делла Романья сохнет по твоей дочери, а он славный малый, и я обещал ему все, чего он захочет, за то, что он спас мне жизнь?