Тайна Санта-Виттории

— Они совсем не похожи на чертей, — сказал кто то.

— Черти появляются в разных обличьях, — сказал Пьетросанто.

Они начали вытаскивать свое оборудование из кузова грузовичка, и даже фон Прум помогал им. Раннее утро было прохладно, дышалось легко, и капитан спросил эсэсовцев, не предпочтут ли они проводить свое дознание на вольном воздухе.

— Нет, лучше в помещении, — сказал один из них. — Когда солнце поднимется, станет жарко.

— Вы знаете, это тяжелая работа, — сказал второй. — От нее потеешь и устаешь.

— Попробовали бы вы целое утро напролет выдергивать людям зубы.

— Особенно когда они не хотят, чтобы их выдергивали.

Они понимающе улыбнулись друг другу. У них-то зубов было хоть отбавляй, и они любили так шутить.

Даже Бомболини не мог не оценить аккуратности и точности, с какой они работали. В одно мгновение разгрузили машину и установили свое оборудование. Последним поставили деревянный стол — узкий складной стол, немногим шире гладильной доски, очень похожий на походный операционный. С краев стола свисали три широких, крепких кожаных ремня с тремя большими, крепкими металлическими пряжками.

По одну сторону стола было установлено магнето, к которому эсэсовцы стали подключать электрические провода с маленькими зазубренными металлическими зажимами, похожими на пасть хорька. По другую сторону поставили столик поменьше и на нем разложили какие-то крючки, щипцы, пинцеты, резиновые шланги, хирургические ножницы, металлические скобы, большую воронку, железный крюк вроде абордажного, полукруглое долото, длинный узкий молоток, наручники, паяльную лампу и клещи, напоминающие бараньи рога.

— Вы, я вижу, хоть и молоды, а мастера своего пыточного дела, — сказал капитан фон Прум.

— Мы любим называть себя несколько иначе: мы— команда борцов за правду, — сказал тот, что помоложе. — Мы ездим по всей стране и добываем правду.

Они снова улыбнулись друг другу. В их поведении не было ни малейшего оттенка торжественности.

— Ну, давай мне перчатки, Ганс, — сказал тот, что по моложе. Они уже надели черные резиновые фартуки по верх своих мундиров, и Ганс протянул младшему, которого звали Отто, черные резиновые перчатки, — Иной раз можно здорово перепачкаться, знаете ли, — сказал Отто. — Вам еще никогда не доводилось видеть, как мы работа ем? — спросил он фон Прума.

Капитан отрицательно покачал головой.

— Будете смотреть, привыкнете понемножку, — сказал Отто.

— Будете смотреть — войдете во вкус, — сказал Ганс.

— Я хочу доставить вам удовольствие, Капитан Бомболини, — сказал фон Прум. — Я хочу разрешить вам наблюдать все это. Все,что тут будет происходить.

Отто поглядел на них.

— Ого-го, — сказал он. — Это будет не очень приятное зрелище. Иногда, знаете ли, смотреть на это не так-то легко.

— Иногда тот, кто смотрит, тот-то и признается, — сказал Ганс.

— У вас что-то невеселый вид, Капитан Бомболини, — сказал Отто. Оба эсэсовца говорили на хорошем, чистом итальянском языке. — Мы устроим для вас первоклассный спектакль, будьте уверены.

Бомболини подошел к окну и поглядел на площадь. Там по-прежнему было пусто. На мгновение у него отлегло от сердца. Но ведь Пьетросанто уже должен подать знак с той стороны площади или спускаясь вниз из Верхнего города. Бомболини старался глядеть на площадь, но помимо воли столик с инструментами, словно магнитом, притягивал к себе его взгляд: холодный блеск металла, все острое, режущее, твердое — молотки, крючки, серебряные клещи; это, догадался он, чтобы вырывать зубы и ногти на руках и на ногах; толстые резиновые шланги, паяльная лампа… Капитан фон Прум смотрел туда же и кончиком языка облизывал губы. Вероятно, он был бы немало удивлен, если бы осознал, что делает.

— Вы действительно пускаете в ход все эти предметы? — спросил он.

Бомболини его вопрос показался глупым, но Бомболини был не прав.

— Нет, не часто, — сказал Ганс. — Приходилось, конечно, пользоваться, но обычно достаточно бывает вот этого, видите? — И он указал на магнето, к которому они уже подсоединили электрический провод, идущий от ручки металлического молотка.

— Ты готов? Все проверил? — спросил Ганс.

Отто кивнул. Ганс крутанул ручку магнето, раздался треск, из головки молотка посыпались искры, и молоток начал слегка подпрыгивать на деревянном столе.

— Вот и они ведут себя точно так же, — сказал Ганс фон Пруму. — Люди. Тоже подпрыгивают.

— Да, и визжат, к сожалению, — сказал Отто. — К этому не сразу привыкаешь.

— Некоторые берут даже верхнее «до», — сказал Ганс. — Только это не очень-то мелодичное пение.

Тут они снова улыбнулись друг другу.

— И при этом они все время смотрят сюда, — сказал Отто, указывая на столик с инструментами. — Боль, конечно, невыносимая, но они смотрят сюда, вот на эти щипцы, к примеру, и думают, что самое страшное мы бережем напоследок.

— И начинают говорить.

— Дождаться не могут, когда им позволят говорить. Требуют, чтобы им дали говорить. Вопят во все горло, что хотят признаться, молят об этом.

— И мы иногда позволяем им тут же.

Фон Прум поймал себя на том, что облизывает губы, и, сделав над собой усилие, перестал.

— И как долго? — спросил он. — Как долго это продолжается?

Эсэсовцы переглянулись.

— Иногда минуту. Иногда пять минут. В среднем три-четыре минуты, верно, Ганс?

— Да, три-четыре минуты. А им кажется, что они пробыли на этом столе часы. Мы потом иногда спрашиваем их — ну, тех, с кем занимались.

— Время — странная штука, — сказал Отто. — Боль растягивает время.

— Да, время — штука странная. Мы как-то видоизменяем его. Иной раз закончишь работу, подымешь голову, и даже удивительно, что все еще светло и ночь еще не наступила. Ну, я готов. А ты? — Ганс поглядел на Отто, затем на капитана фон Прума.

— Последний вопрос, — сказал капитан. — Откуда вы знаете, что они говорят правду?

— Потому что они всегда говорят правду, — сказал Ганс. — Когда мы по-настоящему пускаем из них сок, понимаете? Когда мы их припекаем как следует. Но мы их проверяем. Количественным путем.

— Когда мы поджигаем им волосы, они признаются, понимаете?

— Да, они признаются. Они всегда признаются, но мы не полагаемся на слова одного человека. Даже когда мы знаем, что наш пациент сказал правду, мы берем еще второго, третьего. Иногда доходим до пяти. Чтобы все было в ажуре.