Тайна тевтонского замка

— В наше время можно легко сменить внешность, — вздохнула Маша. — И даже пол. Зато теперь ясно, что ищут водолазы в реке. Не утопленника, а мобильный Александра. По нему они обязательно восстановят его передвижения и контакты, вытащат всю информацию, хранившуюся в памяти. О Боже, а вдруг у него там что-нибудь было, связанное с работой на российскую военную разведку? А в отчёте по действиям с его номера будет фигурировать мой телефон. — Она с сожалением взглянула на смартфон. — Придётся избавиться от телефона и купить новую симку. Нельзя, чтобы нас задержала полиция. Впрочем, рано или поздно полицейские вычислят, что мы провели с Александром целый день накануне убийства. Лучше пусть это случится позже, а пока мы решим, что делать дальше.

— Мне кажется, что в Бранденбурге лучше не задерживаться, — заметил Готтлиб.

— Ты прав, — кивнула Маша, — заберём вещи из гостиницы и поедем… А куда, собственно, мы отправимся теперь?

— В Вену.

— В Вену? — Маша удивлённо вскинула брови.

— В резиденцию Тевтонского ордена, — подтвердил Готтлиб. — Туда Людвиг фон Мирбах отправил письмо-покаяние перед смертью. На данный момент это единственная зацепка в дальнейших поисках.

— Что ж, пусть будет Вена, — вздохнула Маша.

Глава 11

Откровения

Всё произошло в Праге, в которой они решили остановиться на ночь, проехав больше половины пути. Они почти не разговаривали в дороге, каждый по-своему обдумывая случившееся с Александром. Готтлиб на выезде из Бранденбурга сразу сменил Машу за рулём, понимая, что в состоянии нервного напряжения ей лучше побыть пассажиром. Она сосредоточенно смотрела на дорогу, пока Готтлиб вёл машину, и думала, думала, думала.

Убийство Александра словно провело некую невидимую черту, чётко разделило состоявшееся прошлое и зыбкое настоящее, набело вытерло туманное будущее. Остались только секунды, в которых была дорога, небо с застывшими облаками, машина и сидящий рядом Готтлиб. Секунды одна за другой уходили за черту и растворялись в прошлом, и Маша не знала, сколько ещё их пройдёт, прежде чем исчезнет всё. Так, как это случилось у Александра. Один миг — и больше нет ничего. Ни дороги, ни облаков в небе, ни Готтлиба, ни самой Маши. Наступит абсолютная пустота, секунды остановятся, и мир исчезнет. Её, Машин мир. Она никогда так остро не задумывалась о внезапности смерти. Даже когда умирала мама, это было больно, но неизбежно и прогнозируемо. Тяжёлая форма болезни, медленное угасание и финал как освобождение от нестерпимых мук. А когда Машу убивал Кирилл, её сознание противилось этому, не принимая такого исхода. Ведь даже в последние мгновения она цеплялась за надежду на чудо, и чудо свершилось. Ей повезло, чего не скажешь об Александре. О чём он думал в последний миг? Понимал ли, что он последний? Поймёт ли это Маша? Женщина тяжело вздохнула и прикрыла глаза, чтобы не видеть проносящиеся мимо аккуратные домики с низенькими заборчиками и стрижеными лужайками. Они больше не восхищали её, напоминая уходящие мгновения жизни. Где-то впереди ждал убийца, несущий пустоту, и каждая секунда приближала роковую встречу.

Вскоре путешественники миновали Германию и въехали в Чехию. Когда они добрались до Праги, Маша повела машину сама, решив сделать остановку на ночь. Только начинало темнеть. Улицы города заполнялись шумными туристическими компаниями, любующимися старинными зданиями столицы в ночной подсветке, но Маше хотелось уединения и покоя. Она не могла смотреть в счастливые улыбающиеся лица людей, ещё не осознавших, что всё может исчезнуть в один миг. Они строили планы и туристические маршруты, выкладывали в сеть фото и видео, не догадываясь, как расточительно тратят свои секунды. Драгоценные мгновения бесследно уходящей жизни. И самым страшным было то, что где-то там, среди толпы беспечных людей, находится хладнокровный убийца. Он улыбается окружающим его людям, здоровается с ними и не прячет рук, совсем недавно свернувших шею живому, хорошему человеку.

Навигатор указывал ближайшие гостиницы, но Маша проезжала мимо, считая их слишком многолюдными. Наконец она добралась до небольшого трёхэтажного отеля, расположившегося на тихой улочке и показавшегося ей уютным.

— Давай остановимся здесь, — предложила она, и Готтлиб согласился.

Они вошли в холл, который трудно было назвать холлом — большая гостиная с камином, несколькими диванчиками и администратором, сидящим за деревянной стойкой. Слева виднелась лестница, ведущая на этажи с номерами, справа — вход в ресторанчик, из которого доносились аппетитные запахи и тихая музыка.

— Ой, а я совсем не знаю чешского. — Маша растерянно взглянула на Готтлиба.

— И не надо, — ответил по-русски администратор, молодой мужчина, и улыбнулся. — У нас половина персонала из России. Хотите номер?

— Да, и поужинать, — кивнула Маша, вспомнив, что они после завтрака больше не ели. — Ты, наверное, очень проголодался? — спросила она Готтлиба. — Почему не сказал в дороге?

— Не хотел мешать тебе думать.

— Спасибо, — пробормотала Маша, беря ключи.

В номере они бросили вещи, наспех приняли душ, а потом спустились в пустой ресторан, оказавшийся комнатой с четырьмя большими столами, вокруг которых стояли деревянные лавки. Услужливый официант сразу же обратился к одиноким посетителям по-русски, видимо, портье предупредил его о гостях из России:

— Чего желаете? Могу предложить фирменную рульку с запечённым картофелем и свежее пиво.

— У нас друг ночью погиб, — совсем не к месту вдруг сказала Маша.

— Понял, — ответил официант, и через три минуты на скатерть был выставлен запотевший штоф с прозрачной жидкостью, две рюмочки тонкого стекла и тарелка с соленьями.

— Это водка? — спросила Маша, понюхав содержимое штофа.

— Водка! Хорошая, русская! — с гордостью в голосе подтвердил официант. — Не пивом же чешским вам друга поминать. А рулька скоро будет готова. Она под всё подойдёт.

— Ни разу не пил русскую водку, — признался Готтлиб.

— Честно говоря, я тоже, — Маша впервые улыбнулась с момента известия о смерти Александра. — В деревне все самогоном промышляли, а как в Москву переехала, пила только пиво и вино. Иногда мартини с Леной за компанию. Не думала, что в Праге впервые водку попробую. — Она налила холодную жидкость в рюмки. — Что ж, Готтлиб, помянем нашего друга Александра. Пусть он окажется в раю, как ты сказал. Не чокаясь.

Маша сделала большой глоток и зажмурилась от сочетания холода и обжигающего тепла. Она почувствовала, как от горла по пищеводу покатилась горячая волна, расползлась по телу до кончиков пальцев на ногах, расслабила мышцы и едва качнула голову. Напряжение отпустило, и Маша внезапно расплакалась. Совсем как в детстве, с наслаждением, с громкими всхлипываниями и размазыванием слёз. Готтлиб не мешал ей, только деликатно подавал салфетки.

— Может, накапать валерьянки? Или налить сливянки? — тихо спросил у него появившийся рядом официант, но рыцарь отрицательно покачал головой.

К выносу рульки Маша окончательно выплакалась и даже успела привести себя в порядок. Слёзы принесли заметное облегчение, очистили душу от сомнений и страха, и Маша по-новому взглянула на окружающую действительность. Уходящие секунды больше не пугали. Наоборот, каждую она теперь любила, растягивала, провожала с лёгким сожалением и радостно встречала следующую. «Как всё-таки хорошо, как хорошо! — повторяла она про себя, с удивлением вспоминая чувства безысходности и надвигающейся пустоты, владевшие ею полдня. — Я жива, мы живы, и это главное в настоящий момент». От выпитой водки, вкусной еды и нахлынувшего волнения щёки Маши порозовели, глаза засияли, и Готтлибу было приятно наблюдать перемены, произошедшие со спутницей. Он остро переживал Машину меланхолию и радовался, что к женщине снова возвращается жизнелюбие.

Они быстро поужинали и ещё долго сидели за столом, попивая душистый крепкий чай с домашним вареньем. От хмеля не осталось ни следа, но приятное тепло продолжало разливаться по телу. Готтлиб что-то рассказывал о своей семье, вспоминая детство, а Маша не отводила взгляда от его лица, в котором её притягивало абсолютно всё — тёплый цвет глаз, вертикальные морщины над переносицей и губы, часто строго сжатые, а сейчас мягкие и улыбающиеся.

— У тебя седина пробивается в щетине, — неожиданно произнесла Маша, и Готтлиб осёкся, растерянно взглянув на неё.