Тайна трех: Египет и Вавилон
Шрифт:
Ур-Шанаби (Ur-Schanabi), Атрахазисов лодочник, велит Гильгамешу нарубить в лесу сто двадцать шестов,
Саисский жрец у Платона говорит почти словами вавилонской былины: «моря того (над затонувшею Атлантидою) нельзя ни переплыть, ни исследовать, потому что ход кораблей преграждается множеством ила, поднявшегося над затонувшим Островом» (Тимей).
И карфагенские мореплаватели, обогнувшие мыс Доброй Надежды за 2000 лет до Васко де Гама, натолкнулись, у Канарских островов, на великое Море Трав. Его же видел и Колумб на пути в Америку.
Не эти ли воды суть Воды Смерти? Если так, то понятно, почему Гильгамеш не гребет веслами, а толкает лодку шестами, и, увязая в иле, в чаще водорослей, гнутся шесты, ломаются; понятно и то, почему эти воды, над затонувшею Атлантидою, называются Водами Смерти, и почему Атрахазис Дальний живет на острове, среди океана, может быть, незатонувшей вершине Атлантических гор.
Переправившись через Воды Смерти, пловцы выходят на берег.
Говорит Гильгамеш Атрахазису Дальнему:
«Ты, как я; вид у тебя человеческий…Но вечно борюсь я и вечно труждаюсь,Ты же, праздный, лежишь на спине.Как же обрел ты бессмертие в сонме богов?»(XI, 1–9)Следует сказание о потопе — гибели первого человечества.
Что сердцу Гильгамеша смутно брезжило, то здесь уже освещено почти полным светом сознания: смерть человека — смерть человечества, и воскресение человека — воскресение человечества.
«Так принят богами я в сонм богов», —заключает Атрахазис свое сказание.
«А тебя, Гильгамеш, кто из богов примет тебя?Как обретешь ты, смертный, вечную жизнь?..Тайну тебе я открою великую,Тайну о Злаке Жизни поведаю:Терну и розе подобен тот Злак…Если ж найдешь его, жив будешь им».(XI, 205–206)Вот и вся тайна: Злак Жизни — роза и терн, Роза Любви, Терн Страдания. Не потому ли из терна сплетется венец того, Кто даст людям вечную жизнь в любви?
Но где находится Злак, об этом не сказано. Или, может быть, громко не сказано, а прошептано на ухо, потому что из дальнейшего видно, что Гильгамеш все уже знает: подвязал тяжелые камни к ногам, бросился в море, нырнул, опустился на дно, нашел Злак, сорвал, отвязал камни и вынырнул.
Злак Жизни, Древо Жизни райское — на дне океана, в бездне вод потопных, Вод Смерти, или, как сказал бы Саисский жрец у Платона, — в «затонувшей Атлантиде». Вечная жизнь, то, чего второе человечество ищет, первым уже найдено, ибо в мировых веках-вечностях все повторяется, возвращается:
Все это уже было когда-то,Но только не помню, когда…торжествует Гильгамеш, но недолго. На обратном пути, когда он сходит в овраг, чтобы искупаться в студеном источнике, запах Злака учуял Змей, подполз, схватил его и унес.
Гильгамеш возвращается, видит, что Злак исчез, проклинает Змея, садится на землю и плачет:
«Для кого, Ур-Шанаби, трудился я?Для кого истекало кровью сердце мое?Не себе я сделал добро, —Сделал добро я Змею ползучему!..»(XI, 295–313)И здесь опять, как везде, о самом святом и страшном сказано вскользь, как будто с нарочно загадочною краткостью; угол завесы приподнят и тотчас опущен.
Кто этот Змей, решающий судьбу второго человечества, может быть, так же, как первого? Не он ли изображен на вавилонском резном камне-печати, за спиною Жены, сидящей против Мужа, у Древа Жизни? «Как бы не простер он руки своей, и не взял также от Древа Жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно» (Быт. III, 22). Это сказано об Адаме, и о Гильгамеше — почти то же:
«Жизни ты ищешь, но не найдешь:Когда сотворили боги людей,То людям назначили смерть,А себе оставили жизнь».Нищим ушел он и нищим вернулся. Но, тайны жизни не узнав, хочет узнать, по крайней мере, тайну смерти. Вызывает заклинаниями тень друга из подземного царства бога Нергала.
Открыл Нергал в земле расщелинуИ тень Энгидову, как ветер, выпустил.(XII, 88–89) Гильгамеш.Скажи мне, мой друг, скажи мне, мой друг,Тайну смерти, ее же ты видел, скажи!Энгиду.Не скажу тебе, друг, не скажу тебе, друг:Если б сказал я, то сел бы ты и заплакал.Гильгамеш.Пусть же я сяду, пусть же заплачу!Далее клинопись стерта так, что трудно прочесть; но, кажется, мертвый только повторяет плач живого: «Кого возлюбил ты, тот сделался прахом; твой друг, твой Энгиду, он сделался прахом!» И заунывен, как вой ночного ветра, непонятный припев:
В пыли сидят на корточках!В пыли сидят на корточках!Опять стерто, уже так, что ничего нельзя прочесть, как будто нарочно здесь тайна веков легла на тайну вечности.
И, наконец, последний разговор, которым все кончается:
Гильгамеш.Того, кто железом убит, ты видел ли?Энгиду.Видел.На ложе покоя лежит он, пьет чистую воду.Гильгамеш.Того, кто в сражении пал, ты видел ли?Энгиду.Видел.Мать и отец обнимают его, супруга склонилась над ним.Гильгамеш.Того, чье тело брошено в поле, ты видел ли?Энгиду.Видел.Душа его в земле не успокоится.Гильгамеш.Того, кто никем не оплакан, ты видел ли?Энгиду.Видел.Дно горшков лижет он, ест объедки нечистые.(XII, 92 — 158)Этим кончается все. Какой конец какого начала!
Увидел он все до пределов вселенной.Все испытал и познал,Взором проник в глубочайшие тайны,С сокровеннейшей мудрости поднял покров…И вот что увидел: «дно горшка с нечистыми объедками». По Екклезиасту: «Нет у человека преимущества перед скотом… Все идет в одно место: изошло из праха и отыдет в прах». И по египетской мудрости: конец всего — Всесмерть.
Но Египет к этому пришел, а Вавилон исходит из этого, и сам еще не знает, к чему придет.