Тайна трех: Египет и Вавилон
Шрифт:
Когда, после зимних дождей, наступает весна, — все вдруг зеленеет, распускается; буйные травы доходят по грудь волам и коням, а овцы и козы совсем утопают в них. Цветы растут не отдельно, как у нас, а сплошными цветниками, чащами, белыми, желтыми, красными, голубыми, лиловыми, розовыми, так что вся равнина кажется многоцветным ковром. Гончие, возвращаясь с охоты, выходят из этих чащ, окрашенные в цветочную пыль разных цветов. Но уже в мае все увядает от зноя; засохшие стебли трав хрустят под ногой и ломаются; все черно, обуглено, как на пожарище; вся земля — царство смерти.
Тогда-то и заводит пастушья свирель унылую песнь:
О Таммузе далеком плач подымается,О«Он взошел, как отпрыск и росток из сухой земли» (Ис. LIII, 2). «Росток», по-еврейски natser, по-вавилонски du-zi, по-ассирийски liblib-bu, и есть Истинный Сын. Вот о Ком плачет и кого зовет из бездонной, может быть, допотопной, древности свирель Таммузова.
Много у него имен — и ни одного: потому-то и много их, что все недостаточны. Как будто люди ищут и не могут найти настоящее имя, хотят вспомнить уже забытое или узнать еще неизвестное; тоскуют, плачут о Нем, зовут Его, Далекого.
Он далеко, но где, в прошлом или в будущем? Миф говорит: в прошлом; мистерия: в будущем.
Люди ищут Его, и в этих поисках — тоска неутолимая, неимоверное чаяние. Как будто уже знают они, что «нет иного имени под небесами, каким надлежало бы нам спастись».
Таммуз — древнейший шумерийский бог. Чем глубже в древность, тем чаще имя его, а потом все реже. Когда же семиты возобладали над шумерами, Таммуз отступает в тень окончательно, из мифа уходит в мистерию. Отступать, уходить, умаляться — в этом существо Сына: «Он был презрен и умален перед людьми… мы отвращали от Него лицо свое: Он был презираем, и мы ни во что ставили Его» (Ис. LIII, 3).
Имя его — редко, а изображений нет вовсе. На вавилонских памятниках изображаются все боги, кроме Таммуза: он — неизобразимый, невидимый, или, точнее, еще не виданный, не получивший образа, но уже величайший и, может быть, единственный Бог. , Единородным называют его эллины, посвященные в таинства Адониса-Таммуза.
В мифе новый, семитский бог Мардук-Меродах-Шамаш (Merodach-Samas) оттесняет и умаляет древнего Таммуза шумерийского; Меродах становится богом величайшим и, может быть, единственным. Так в мифе, но не в мистерии: по тайному учению жрецов, Меродах-Мардук и Таммуз суть две ипостаси единого Бога; зримое солнце дневное, и ночное, незримое.
В Вавилоне происходит то же, что в Египте: Озирисова-Таммузова мистерия покрывается мифом Амоновым-Мардуковым; тайное единобожие первого — явным единобожием второго. Но если Амон-Мардук един истинен, то только потому, что истинен един Озирис-Таммуз. Плоть Египта и Вавилона — Мардук-Амон; дух — Озирис-Таммуз.
Таммуз и Озирис — не два бога, а один — той для нас неисследимой древности, довавилонской и доегипетской, когда эти два племени были одним.
И Озирис, подобно Таммузу, — Великая Жертва: во всех заколаемых жертвах — он; и Озирис — Пастырь Добрый: пастуший посох, жезл и бич — в руках его; и Озирис — Младенец, во втором воплощении своем, Горе; и Озирис — Росток, в прорастающей мумии.
Это в мистерии, то же и в мифе. Мифическое имя Таммуза — Меродах-Мардук, по-вавилонски Maruduk, по-шумерийски Amurutuki, значит Сияние Солнца. А Озирис, Usiri, значит Сила Ока, Ока небесного, — тоже Сияние Солнца.
Полдень 21 июня, миг, когда солнце начинает убывать, умаляться, есть Таммузова точка в году, и Озирисова, потому что и Озирис есть «убывающее зимнее солнце» (Плутарх. — Jeremias, Das alte tastament, 13). Конец солнца во времени соответствует «кончине века сего» в вечности. Ее-то и пришел возвестить
Сын.Так совпадают почти с геометрическою точностью эти два образа, две тени одного Тела.
Связь Адоная (Adonai), Бога Израильского, с Адоном (Adon) ханаанским, Таммузом вавилонским, чувствуют пророки Израиля, как «языческую мерзость», погибель народа, а сам народ, как спасение свое, тайную святыню сердца своего. От нового Бога Синайского возвращается он к древнему Таммузу, ханаанскому, вавилонскому, с тоскою неутолимою, с неимоверным чаянием. Сколько бы пророки ни обличали народ, все кажется ему, что он изменяет не Иегове для Таммуза, а Таммузу для Иеговы, родному — для чуждого.
Авраам вышел из Ура Халдейского (Ur Kasdim). Племя Авраамово, будущий Израиль, — только малый «росток», «отпрыск» (natser) на великом вавилонском дереве. Могла ли не быть святою древняя земля Эдема, земля праотцев?
И Ханаан, земля обетованная, задолго до прихода в нее Израиля, уже напитана вавилонскими, эдемскими росами; задолго до громов Синая, плакала в ущелиях Гермона и Кармила тихая свирель Таммуза.
И потом, когда царь Соломон, во всей славе своей, заливал помост жертвенника кровью овнов и козлов, вдруг доносился откуда-то тихий плач:
Матка-овца и ягненок заколоты,Матка-коза и козленок заколоты…О Сыне Возлюбленном плач подымается…«И будет тот день… воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне единородном, и скорбеть, как скорбят о первенце… Подымется великий плач в Иерусалиме, как плач Гадад-Риммона, на полях Меггидонских» (Зах. XII, 9 — 12).
Гадад-Риммон (Adad-Ramman) — ханаанский город, посвященный Адону-Таммузу, и плач на полях Меггидонских — плач по Таммузу.
О, сердце, о, сердце Владыки! О, ребра пронзенные!
Недаром услышали века в этом плаче пророчество.
И в самом Вавилоне, городе Мардука-Таммуза, Иезекииль, пророк вавилонского плена, имел видение.
«Поднял меня дух… и принес в Иерусалим (во храм), ко входу внутренних врат, обращенных к полуночи, где поставлен был идол ревности, возбуждающий ревнование… И привел меня ко входу во двор (храма), и я взглянул, и вот, в стене скважина. И сказал мне: сын человеческий! прокопай стену. И я прокопал стену, и вот, какая-то дверь. И сказал мне: войди и посмотри на отвратительные мерзости, какие они делают здесь. И вошел я, и вижу: вот всякие изображения пресмыкающихся и нечистых животных и всякие идолы дома Израилева, написанные по стенам кругом. И семьдесят мужей из старейшин дома Израилева стоят перед ними… и у каждого в руке кадило, и густое облако курений возносится кверху. И сказал мне: видишь ли, сын человеческий, что делают старейшины дома Израилева в темноте, каждый в расписанной горнице своей? И сказал мне: обратись и увидишь еще большие мерзости. И привел меня ко входу во врата дома Господня, которые к полуночи, и вот, там сидят жены, плачущие по Таммузу» (Иез. VIII, 3 — 14).
Цари Израиля, в том числе и Соломон, строитель дома Господня, «поставили жрецов, чтобы совершать курения на высотах… Ваалу, Солнцу и Луне, и Созвездиям, и всему Воинству Небесному» (Четв. Цар. IV, 5). Образы животных, написанные на стенах дома Господня, — не что иное, как вавилонские звездные боги, изображаемые в виде животных в небесном круге Зодиака: ведь и самые херувимы, носящие престол Адоная, Господа Бога Всевышнего, суть крылатые тельцы ассиро-вавилонские, Kherubu (Иез. I, 6–7). Солнце, среди звезд, и есть Господь-Бог, Адонай-Адон-Таммуз, среди прочих богов, сынов Божиих: «Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы» (Пс. LXXXI, 6). Ему-то, Истинному Сыну, Dum-mu-zi, и совершаются таинства в доме Господнем.