Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

 — Да идемте же, ради Бога,— прошептал он.

 Я вышел за ним, и мы оказались на каком-то мостике. Под нами виднелась вода, впереди — стена из грязно-бу-рого кирпича. Я оглянулся: глаза Полидори по-прежнему следили за мной. Я с треском захлопнул дверь.

 На лоб мне закапал мелкий холодный дождик. Ко мне вновь стали возвращаться энергия и храбрость. Я осмотрелся. Старый деревянный мостик, на котором мы оказались, был переброшен через узкую полоску воды, по которой когда-то давно проходили торговые суда, ибо на другой стороне высился склад. Но сейчас здесь было пришвартовано лишь одно крохотное суденышко, а когда я взглянул в сторону Темзы, то увидел ряды костылей, вбитых в стенки протоки, так что более крупные суда не могли зайти' сюда. Склад производил впечатление полностью заброшенного, стены его исчеркали черные потеки, а окна, как в домах на Колдлэйр-лейн, были заколочены досками. Меня охватило отчаяние — было ясно, что склад необитаем и мы никого в нем не найдем.

 Мы оба как-то сразу притихли. Мне довелось испытать немало странного в этот вечер, но ничто не могло сравниться с открывшимся сейчас видом, и мне казалось, что я все еще нахожусь в курильне, удушаемый сном от ядовитого дыма. Нам померещилось, что мы очутились в зале какого-то фантастического дворца, даже не в зале, ибо это было что-то более странное и просторное, целый этаж, повисший в воздухе. Потолок уходил во тьму, а единственно различимые стены были за нами и перед нами. В самом центре этих стен находились эбеновые, черного дерева, двери, и по обеим сторонам от створок тянулись альковы. В каждом стояла статуя, и каждая из этих фигур была исполнена в особой манере — они воплощали разные культуры, разные эпохи: здесь — Египет, тут — Китай, а там — Индия. И в то же время в облике статуй было нечто общее, неразличимое и беспокоящее... Я еще раз прошелся взглядом по скульптурам и вдруг осознал, что, в какой бы манере ни были выполнены лица, все они отражали одно и то же: чувственность, красоту и крайнюю холодность. Словно все статуи изображали одну и ту же женщину.

Я пристально взглянул на череду лиц, вздрогнул и отвел взор, ибо, как бы глупо это ни звучало, я почувствовал, что глаза изваяний обращены на меня! Я всмотрелся в тени, отбрасываемые светом газовых факелов, светивших над каждым альковом. По бокам уходили вверх хрупкие, невозможные линии лестниц; говорю «невозможные», ибо их не поддерживали никакие конструкции, они словно нитями вились в воздухе. И у них не было ни начала, ни конца — явная иллюзия, ибо склад был не особенно велик, но все же эффект создавался весьма примечательный.

— Подумать только, сколько денег истрачено на все это! — повернулся я к Элиоту.

Он ответил не сразу, пристально рассматривая, как я понял, одну из статуй. Ее ваяла восточная рука, ибо по форме и по одежде статуя напоминала индийские произведения искусства, которыми я часто восхищался в лондонских музеях. Но эта скульптура по качеству работы отличалась от того, что я видел раньше. На лице ее, равно как и на лицах других статуи, читалась насмешливая чувственность — это производило одновременно отталкивающее и волнующее впечатление. Я почувствовал, как мурашки пробежали у меня по коже. Огромным усилием воли Элиот оторвал взгляд от скульптуры.

— Нам надо спешить,— проговорил он, обращаясь ко мне.— Не стоит здесь задерживаться.

Он подошел к одной из дверей перед нами, открыл ее и вошел, я — за ним. Впереди простирался длинный коридор, устланный коврами ярких расцветок и узоров, стены были красного цвета, инкрустированы золотом, а двери, располагавшиеся по сторонам коридора через равное расстояние, опять-таки были из эбенового дерева. В конце коридора, вдали от нас, тоже виднелась дверь. И вдруг, проникая мне в кровь, раздалось пение струн. До того я никогда не слышал столь прекрасной музыки. Она притягивала — ей невозможно было противиться. В ней было что-то неземное, почти пугающее... Я поспешил по коридору. Элиот пытался удержать меня, окав мою руку и дергая каждую из эбеновых дверей, но все они были закрыты. Меня же радовало, что они заперты. Только одну дверь я хотел открыть — дверь, которая приведет меня к музыке.

И все же, как быстро я ни шел по коридору, к двери так и не приближался. Это, конечно же, была иллюзия — пары опиума сыграли со мной злую шутку. Я встряхнул головой, пытаясь освободиться от действия наркотика, но заветная дверь осталась дразняще далеко, а когда я глянул через плечо, то обнаружил, что так же далека и дверь, через которую мы пришли.

Я посмотрел на Элиота. Он был очень бледен, на лбу у него блестели капельки пота. Он подергал ручку еще одной двери, ручка не поддалась. Очередная дверь — и тот же результат. Элиот прислонился к стене, вытирая лоб. На его лице, обычно столь собранном и сдержанном, отразилось мятущееся неверие. Он поднес руки ко рту.

— Моуберли! — крикнул он.— Моуберли!

Музыка сразу прекратилась. Я моргнул Звук голоса Элиота прогнал навеянный опиумом сон, ибо эбеновая дверь стала гораздо ближе. Я подошел и открыл ее.

За дверью находилась комната со стенами розового цвета Она очень походила на детскую маленькой девочки, ибо в углу весело потрескивал, огонь, а возле него стояло нечто похожее на кукольный домик и лежала стопка детских книжек. В центре комнаты высилась конторка, заваленная рукописями, а к стенам были пришпилены разные планы и схемы, некоторые из них очень старые. В углу собрались четыре человека с музыкальными инструментами: скрипками и виолончелями. Когда мы вошли, они вздрогнули и словно встрепенулись, но не взглянули на нас. Вместо этого головы их склонились на грудь, а открытые глаза невидяще уставились в пространство. Мне вдруг пришло на ум, что выражение их лиц очень походило на выражение лица человека, за которым мы гнались через Темзу.

— Кто вы? — раздался отчетливый высокий голос маленькой девочки из-за кучи рукописей на конторке.

Элиот был столь же удивлен, как и я.

Вместе мы приблизились к конторке. Там сидела девочка, исключительно прелестное дитя с длинными белокурыми волосами, стянутыми ленточкой, и тонкими чертами лица, как у фарфоровой куклы. На ней были надеты очаровательное розовое платьице и фартучек, а ножки в белых чулочках покачивались взад и вперед. Она держала перо, подняв его к губам, и ее широко распахнутые глаза выражали почти комическую торжественность. На вид ей было не более восьми лет.

— Вам не следовало заходить сюда,— сообщила она с самообладанием, столь типичным для детей ее возраста.

— Тысяча извинений,— вежливо произнес Элиот.— Мы ищем друга.

Она помедлила.

— Не Лайлу, случаем? — наконец спросила она.

— Нет,— ответил Элиот, качая головой.— Мне нужен мой друг, Джордж Моуберли.

 — Ах этот!

 — Вы знаете, где он?

 — О, его вы найдете внизу,— фыркнуло дитя, морща нос в легком раздражении.

 — А вы не могли бы проводить нас к нему?

 Девочка решительно мотнула головой.

 — Разве вы не видите, что у меня своя работа? — Она аккуратно положила перо на конторку и соскользнула со стула на пол.— Но я позову Стампса. Он вас проводит.

 Она подошла к звонку, встала на цыпочки и потянула за шнурок. Затем указала на дверь у конторки, не эбеновую, как та, через которую мы вошли, но окрашенную в розовые и белые тона, как все остальное в комнате.

 — Прошу сюда,— пригласила она— Он вас будет ждать снаружи.

 Она кокетливо поправила волосы и подошла к стулу. Не успела она взобраться на него, как Элиот взял ее на руки и подсадил.

 — Большое спасибо,— очень серьезно поблагодарила она.— А теперь я должна продолжить свои занятия.

 — Конечно,— кивнул Элиот.— До свидания.

 — До свидания,— попрощалась девочка, но даже не взглянула в нашу сторону, уже погрузившись в какую-то книгу на столе.

 Элиот слегка улыбнулся и жестом велел мне выйти из комнаты. Закрывая за собой дверь, я вновь услышал звуки струн. Я хотел остановиться и послушать, но Элиот потянул меня за руку:

 — Если не ошибаюсь, идет наш проводник.