Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды

Наш экипаж подъехал к ее дому. Августа спустилась по лестнице, чтобы встретить нас. Сперва она поприветствовала Белл, затем повернулась ко мне. Ее щека слегка коснулась моей, и в этот момент словно искра пронзила меня до самой глубины души.

— Сегодня ночью,— прошептал я, но Августа лишь возмущенно отвернулась.

Белл остановилась, ожидая меня, чтобы взять за руку. Я прошел мимо, даже не взглянув на нее.

Этой ночью Белл рано пошла спать.

— Ты идешь, Байрон? — спросила она.

Я холодно улыбнулся, затем мельком взглянул на Августу.

— Мы обойдемся здесь без тебя, моя прелестница,— усмехнулся я, беря Августу за руку.

Лицо Белл побледнело, она изумленно взглянула на меня, но после молчания, длившегося несколько минут, повернулась и вышла, не сказав ни слова.

Когда она ушла, Августа поднялась. Она была рассержена и расстроена.

— Как ты можешь так обращаться со своей женой? Байрон, как ты можешь?

Она отвергла мои просьбы спать с ней.

— Раньше в этом не было ничего плохого, Байрон, но не сейчас, Байрон, не сейчас. Иди к Аннабелле. Будь с ней добр. Успокой ее.

Она выпроводила меня, я видел, что она плакала, когда выбежала из комнаты.

Я побрел в сад. Я ненавидел Августу, но вместе с тем любил ее, ее и Белл, я безумно любил их обеих. Именно их отчаянная боль больше всего возбуждала меня, блеск слез в их глазах, их любовь, борющаяся и смешивающаяся со страхом. Я поднял лицо к сияющей луне и почувствовл, что ее свет разжигает во мне ярость. Я бросил взгляд на комнату, где спала Августа. Ее запах донесся до меня с дуновением ветерка. Внезапно ногтями я расцарапал свое запястье. Закапала кровь. Я стал пить ее. Легкость, словно ртуть, струилась по моим венам. Я поднялся, и мои желания понесли меня по ветру, я плавно вошел в сны Августы. Ее муж храпел рядом, я возлег с ней, с моей милой сестричкой, и ощутил теплоту ее тела, ее кровь, кровь моей крови, дышащей вместе с моей, движущейся потоком. Облако сошло с луны, ее свет лег на кровать.

— Августа,— прошептал я, когда ее горла коснулся серебряный свет.

Я склонил голову и слегка сжал зубы. Как кожица персика, ее горло стало поддаваться. Я продолжал надавливать. Кожа по-прежнему поддавалась. Как легко было прокусить ее! Я ощутил вкус спелости, золотистая жидкость поднялась, чтобы встретить прикосновение моих губ, наполняя меня молодостью, вечной молодостью. Я напрягся, затем откинулся назад. Августа задыхалась, хватаясь за простыни, я двигался вместе с ней, наконец она затихла в моих руках. Я пристально всматривался в ее лицо, угадывая в нем собственные черты. Несколько часов я пролежал с ней. Уже стало раздаваться первое пение полусонных птиц. Как звезда, я блекнул с приходом света.

Белл не спала, когда я вошел к ней. Ее лицо было изможденным, а глаза полны слез.

— Где ты был? — спросила она.

Я покачал головой.

— Тебе не следует это знать.

Белл потянулась ко мне. Я вздрогнул от ее прикосновения. Она задрожала от холода.

— Ты ненавидишь меня? — спросила она наконец.

Я пристально посмотрел на нее. Вина, досада, сожаление, желание — все поднялось во мне, борясь за превосходство.

— Думаю, я люблю тебя,— сказал я,— но боюсь, дорогая моя Белл, что этого недостаточно.

Она заглянула в мои глаза, и, как всегда, я почувствовал, что она исцеляет меня и успокаивает мою ярость. Она нежно поцеловала меня в губы.

— Если любви недостаточно,-— сказала она,— тогда что нам заменит ее?

Я покачал головой. Я обнял ее. В оставшуюся часть ночи ее вопрос терзал меня. Если не любовь, то что же? Я не знал. Не знал.

Ибо мы оба, Аннабелла и я, были связаны цепью моей судьбы. Любовь толкала нас по одной дороге, моя жажда — по другой. Я был напуган тем, что чуть не убил Августу, так легко это оказалось сделать; и я испытывал новый приступ отчаяния от невозможности спасти ее от себя и дать ей ребенка. Ужас сложившейся ситуации надолго поразил меня. Я не мог не позволить Аннабелле зачать ребенка и в то же самое время не мог позволить, чтобы она забеременела. Августа тоже продолжала мучить меня, и усилия, прилагаемые мной, чтобы уберечь Августу и чрево Аннабеллы, доводили меня до неистовства, граничившего с безумием. Я не мог больше спать с Белл. Вместо этого я бродил по полям и дорогам, утоляя свою жажду, давая волю бешенству. Но свежая кровь едва ли теперь могла успокоить мое бешенство, в течение часа моя потребность в крови становилась такой же отчаянной, как и раньше. Однажды ночью, когда я вернулся в дом Августы, ее запах опять неудержимо повлек меня к ней, и все, что я мог сделать, это, стоя у ее кровати, пытаться не впиться зубами в ее обнаженную шею. Отчаянным усилием воли я сдерживал себя и изнемогал в ритме ее дыхания. Я шагал по саду взад и вперед, и тогда-то, впервые за неделю, вернулся в свою постель.

Белл безмолвно подняла руки, приветствуя меня. Моя кровь была подобна яду. Белл вздрогнула и издала отчаянный животный крик.

— Твои глаза полны дьявольского огня,— сказала она, тяжело дыша.

Я улыбнулся; казалось, что огонь бурлит и в ее глазах, ее щеки пылали, губы были ярко красными. Внезапно она зарычала и потянулась к моим губам, ее невинность словно бы улетучилась. В этой шлюхе не было ничего от прежней Аннабеллы. Она начала кричать, корчась в экстазе, когда моя сперма проникла в нее, неся крошечное, пагубное семя жизни. Все ее тело выгибалось, она подняла руки, гладя пальцами мое лицо; затем она заплакала.

— Ты зачала,— прошептал я.— Наш ребенок растет внутри тебя.

Аннабелла посмотрела на меня, потом ее лицо исказилось и она отвела взгляд. Я оставил ее. Она лежала, бесшумно всхлипывая.

Плодами этой ночи были одновременно и жизнь, и смерть. Да, ребенок был уже там, в ее чреве, я прильнул щекой к животу Аннабеллы и уловил легкий драгоценный аромат. Но в этом аромате был привкус смерти, и смерть была в самой Аннабелле. Что-то умерло в ней в эту ночь, ее добродетель сгорела дотла. Она стала более холодной и грубой; вечность, светившаяся в ее глазах, потускнела, страстность превратилась в самодовольство. Она все еще любила меня — конечно любила,— но не так, как Каро, для которой это стало пыткой и гибелью. Казалось, ни для кого из нас теперь не было надежды искупления, с переменой в Белл я почувствовал, что умерла моя последняя надежда.

Теперь началось настоящее мучение. Мы оставили Августу и отправились в Лондон. Я снял дом на одной из фешенебельных улиц города — Пиккадилли, 13. Место, приносящее несчастье? Нет, мы сами принесли несчастье туда. Признаки беременности Белл были очевидными. Я ощущал запах ребенка в ее рвоте по утрам или в поте, который проступал на ее вздувшемся животе. Я едва мог выносить свою причастность к этому запаху. Итак, лорд и леди

Байрон постоянно появлялись на людях под руку — обычная замужняя пара, преданный муж и его беременная жена. Но Белл, по крайней мере, видя желание на моем лице, была достаточно умна, чтобы понимать, что оно не относится к ней.

— Ты смотришь на меня с таким вожделением,— сказала она однажды ночью,— но в твоих глазах нет любви.

Я улыбнулся и внимательно посмотрел на ее живот, пытаясь представить под одеждой, в глубине тела, золотой спеющий плод.

Белл посмотрела на меня и нахмурилась.

— Твое лицо, Байрон — оно ставит меня в тупик.

Я поднял глаза.

— Правда? — спросил я.

Белл кивнула. Она вновь изучающе посмотрела на меня.

— Как может столь красивое лицо быть таким злым и грубым? Ты смотришь на меня или, скорее...— она обхватила свой живот,— ты смотришь на это так же, как ты обычно смотрел на Августу. Я помню, какими глазами ты провожал ее.

Мое лицо было бесстрастно.

— Но почему это озадачивает тебя, Белл?

— Это приводит меня в замешательство,— сказала она,— потому что пугает меня.

Она прищурилась. Ее глаза сверкнули холодно и сурово.

— Я боюсь, Байрон, я тревожусь о том, что ты сделаешь с моим ребенком.

— С нашим ребенком? — рассмеялся я.— Но что я могу с ним сделать?

Мое лицо вдруг стало холодным.

— Или ты думаешь, что я могу задушить его при рождении и выпить его кровь?

Белл внимательно посмотрела на меня. Ее лицо казалось таким искаженным., каким я раньше никогда его не видел. Она поднялась, обхватала живот и, не говоря ни слова, вышла из комнаты.