Тайная капитуляция

Гаверниц и я беседовали с Парильи в моей квартире в Берне. Прежде чем показать нам привезенные бумаги, Парильи рассказал, что происходило в минувшие дни. У Вольфа была напряженная неделя. Если мы думаем, что он отсиживается в безопасности из-за угроз Гиммлера, то мы ошибаемся. Вольф явно восстановился после пропущенного удара.

Прежде всего, Муссолини, узнав об освобождении Парри и Усмиани, пришел в ярость. То, что он узнал об этом почти через месяц после освобождения узников, показывало, насколько он был оторван от событий, происходящих у него под носом. Каким-то образом известия об этом впечатляющем событии просочились в итальянскую прессу, откуда Муссолини и получил информацию. Он позвонил послу Рану, который рассказал неудавшемуся диктатору придуманную Вольфом историю о том, как он надеялся заполучить в обмен на Парри немецкого полковника Вюнше. Ран ухитрился всучить дуче этот траченный молью товар. Дуче на какое-то время успокоился, но была вероятность, что он пожалуется Гитлеру, а это вновь привлечет к Вольфу внимание Берлина. По этой причине Вольф еще раз просил меня организовать освобождение союзниками какого-нибудь высокопоставленного пленника, чтобы снять с него подозрения, возникшие из-за истории с Парри.

Но важнее было то, что Вольф трижды встречался с генералом Витингофом – на Пасху, и потом 6-го и 7 апреля. Парильи присутствовал на встрече с Витингофом 7 апреля, где был также генерал Рёттигер, который служил начальником штаба у Кессельринга и остался на этом посту при Витингофе. Совещание было замаскировано под дружескую встречу. Вольф пригласил обоих генералов и Парильи на чашку чая в свою штаб-квартиру. Вольф хотел, чтобы Парильи своими ушами услышал, что скажет Витингоф, и передал это нам. Дело было рискованным для Вольфа. Помимо всего прочего, он представлял немецкому главнокомандующему в Италии гражданского итальянца, который работал с американцами в Швейцарии и собирался нанести им визит. Противникам Вольфа не составило бы труда уже одно это изобразить как измену. И обвинение было бы оправданным. Пока Парильи пил чай, Витингофу сообщили, что союзники штурмуют район озера Комаччо. По телефону Витингоф приказал немедленно перебросить 5000 человек к Комаччо, Парильи слышал это указание и сообщил о нем нам, а мы тут же передали его по телеграфу в штаб Александера.

Но главным вопросом было – что собирается делать сам Витингоф? Прекратит ли он бои? Он принял Парильи исключительно сердечно. Нам было нелегко представить себе немецкого генерала, пьющего чай с маленьким бароном, в то время как на головы немецких солдат сыплются бомбы и снаряды весеннего наступления союзников. Контраст между этими двумя людьми был поразительным: Парильи, низенький, довольно жилистый, лысый мужчина, в возбуждении непрерывно куривший сигареты и страстно размахивавший руками, и Витингоф – крепкий широкоплечий офицер, с длинным прямым носом, прямым пробором по моде прошлого столетия, подстриженными усиками, в начищенных кавалерийских сапогах, невозмутимый и немногословный – короче, традиционный портрет германского милитариста. Ему не хватало только шлема с наконечником, чтобы смотреться так, будто он только что пришел с военного совета у Гинденбурга или Людендорфа.

И Витингоф и Рёттигер были хорошо осведомлены о том, что Вольф делал в Швейцарии. Обсуждать это не было смысла. Более того, Витингоф и Рёттигер полностью разделяли мнение, что пришла пора прекратить бессмысленную бойню. Но Витингоф не желал войти в историю как предатель своей страны или традиций своей семьи и своей касты. Он желал капитуляции, но вставал вопрос, как это сделать на почетных военных условиях. Он был готов подписать безоговорочную капитуляцию, если союзники согласятся с определенными моментами, позволяющими сохранить воинскую честь. Вот эти условия: немцы будут стоять в положении «смирно», когда союзники прибудут принимать капитуляцию; немцы не будут интернированы в Англию или Америку и будут лишь временно удержаны в Италии, где им будет дозволено выполнять какую-либо полезную работу по восстановлению шоссейных и железных дорог, а не будут содержаться за колючей проволокой; после того как ситуация стабилизируется, немцы вернутся в Германию при своих ремнях и штыках, что будет свидетельством их организованной капитуляции.

Я попросил Парильи передать мне письма от Вольфа, поскольку там, похоже, могли содержаться точные формулировки предложения Витингофа. Передавая их мне, он пояснил, что Вольф вызвал полковника Дольмана для того, чтобы их печатать. Очевидно, он не собирался доверять это дело секретарям. Так Дольман, полковник СС, доверенное лицо Гиммлера в Италии, стал на время машинисткой.

Первое из писем действительно было от самого Витингофа. В собственных формулировках Витингофа некоторые моменты почетной сдачи звучали более настойчиво, чем о них сказал Парильи, а один из них барон не упомянул вообще. Там требовалось «образовать незначительный контингент из армий группы «С» [подчиненной Витингофу] в качестве будущего инструмента поддержания порядка в Германии». Это, объяснил теперь Парильи, на самом деле скорее пожелание, чем требование, но когда мы подробнее рассмотрели вопрос, то пришли к мнению, что подобные вещи далеко отклоняются от формулы безоговорочной капитуляции, принятой в Касабланке, – настолько далеко, что фельдмаршал Александер наверняка не примет подобное условие. Было похоже, что реально Витингоф добивался того, чтобы сохранить свою воинскую честь, обеспечив своим войскам возвращение в Германию более-менее нетронутыми после того, как они пройдут формальности сложения оружия. И наконец, Витингоф, Рёттигер и Вольф желали, чтобы мы прислали им по нашим каналам проект акта о капитуляции для ознакомления.

Остальные письма были от Вольфа. Он во всех подробностях описывал, как старается предотвратить применение тактики выжженной земли в Италии. Помимо прочего он отмечал, что не может контролировать ситуацию в портовых районах, например в Генуе, потому что военно-морские подразделения подчиняются не ему или Витингофу, а военно-морскому командованию в Берлине. Заканчивалось послание словами надежды на то, что германское командование в Италии скоро будет полностью отрезано от верховного командования в Германии. Вольф был уверен, что, как только это произойдет, Витингоф получит свободу действовать по собственной инициативе, и просил нас «попытаться что-то сделать, чтобы удовлетворить просьбы Витингофа в вопросах почетной сдачи». Если мы сможем хотя бы частично их удовлетворить, он обещает, что Северная Италия будет преподнесена нам на блюдечке с голубой каемочкой в течение недели. Сознавая, что сейчас темпы становятся определяющим фактором, и явно чересчур оптимистично относясь к возможным итогам предложений Витингофа, Вольф также напомнил о нашем прежнем предложении разместить своего радиста в каком-либо ключевом пункте на контролируемой им территории Италии, чтобы мы могли поддерживать оперативный контакт в быстро меняющейся военной ситуации.

Я немедленно передал по радио доклад о предложениях Витингофа в ставку в Казерте (а также в Вашингтон и в Лондон). Меня не удивило то, что уже на следующий день, 10 апреля, я получил отрывистый и довольно грубый ответ из Казерты, где говорилось, что условия капитуляции будут вручены немецким парламентерам, когда они прибудут в штаб союзников в соответствии с правилами ведения войны. До этого момента условия им показаны не будут. Необходим только один визит немецких представителей, а потому это должны быть офицеры со всеми полномочиями действовать от имени их командира. Ни слова о почетных условиях. Молчание Александера по этому поводу показывало, что никто не будет заботиться о том, чтобы немцы имели хорошую мину при плохой игре, а также мудро исключало всякие предварительные дискуссии по этому вопросу. С этим текстом Парильи и Циммер вернулись в Италию.

Нас обнадеживало нынешнее состояние дел, в отличие от предыдущей недели, когда угрозы Гиммлера, казалось, парализовали Вольфа и застопорили все, что он делал. Он поговорил с Кессельрингом о поддержке своего плана, затем съездил к Витингофу и сделал все, чтобы того убедить. Новым препятствием представлялся Витингоф, с его воинской честью.

Чтобы попробовать преодолеть трудности, возникшие из-за упрямства Витингофа, Гаверниц вызвался лично отправиться в штаб немецкого генерала попытаться на месте развеять его сомнения. У Гаверница был большой опыт общения с немецкими генералами. Он хорошо знал их менталитет и то, что за ним стояло, – их моральные нормы, предрассудки и предубеждения. Он был американцем, но немецкий был его родным языком. Он в совершенстве знал и понимал позицию союзников, пользовался доверием Вольфа и присутствовал почти на всех переговорах по операции «Восход» с самого ее начала. Его план заключался в том, чтобы приехать, возможно в сопровождении Вайбеля, прямо к Витингофу и убедить того не настаивать на его требовании воинских почестей. Гаверниц считал, что во время своей миссии может положиться на защиту Вольфа, хотя это было смелым предприятием – американскому гражданину поехать во вражеский стан, когда шла война и немцы яростно сопротивлялись наступлению союзников.

В штабе фельдмаршала Александера в Казерте предложение отклонили. Там восхищались храбростью Гаверница, но посчитали предложение слишком рискованным. Более того, они не верили в искренность немцев. Возникало ощущение, что, возможно, основной целью немцев в операции «Восход» было, помимо прочего, вбить клин между союзниками и русскими. Мы с этим не соглашались, но в тот специфический момент было не до радиодебатов.

Наши надежды на успешный исход операции «Восход» по-прежнему оставались вполне достаточными для того, чтобы развивать идею размещения радиста у Вольфа в Италии. Если «Восход» будет развиваться, то радист совершенно необходим. Даже и при неудачном развитии событий мы смогли бы получить от него весьма ценные разведданные. Проблема заключалась в том, чтобы найти человека, который смог бы выполнить такую работу и взялся бы за нее.

Незадолго до этого, предвидя серьезность вопроса, я попросил нашу базу в Лионе, возглавляемую Генри Хайдом, поискать радиста, говорящего по-немецки. В течение зимы наши люди собирали и обучали европейцев различных национальностей для заброски их с самолетов в Германию с рациями в качестве агентов за линией фронта, наблюдающих и сообщающих о передвижениях германских войск, гражданском сопротивлении и т. п. Из этой группы обученных агентов база рекомендовала нам человека, который, похоже, отвечал требованиям и был готов встретиться с любыми опасностями. Радист, которого Генри Хайд прислал нам, был чехом, примерно 26 лет, по имени Вацлав Градецки. Это был невысокий, приземистый, черноволосый, довольно необщительный парень. Мы тут же прозвали его «Маленький Уолли». Он знал немецкий почти в совершенстве и был обучен работе на радиопередатчике на одной из наших баз в Южной Италии. Приключения, которые он пережил за 6 военных лет, показывали, что он способен позаботиться о себе почти в любой ситуации. Его арестовали немцы в 1939 году в Праге, где он учился в Карловом университете, одном из старейших в мире. Его отправили в концентрационный лагерь в Дахау, которым управляли эсэсовцы, где его заставляли заниматься тяжким трудом, били, морили голодом. Через шесть месяцев Уолли бежал. Мало кому удавалось бежать из Дахау, и те, кто совершал побег, обычно далеко не уходили. Уолли, однако, сумел прожить в подполье в Германии три года. Он представлялся чернорабочим, работал на фабриках и в то же время поддерживал связь с чешским Сопротивлением и передавал ему разведывательные сведения, которые удавалось добыть в Германии. В конце концов его поймали во время облавы в небольшом городке в Баварии и, ввиду отсутствия документов, арестовали и отправили в лагерь для военнопленных. Он сумел выдать себя немцам за беглого военнопленного, а не бывшего узника концентрационного лагеря (что означало бы для него смерть). Он бежал из лагеря для военнопленных и направился в Швейцарию. Из Швейцарии он перебрался во Францию сразу же, как только оттуда ушли немцы, и вышел на контакт с УСС.

Несколько бесед с Уолли убедили меня, что он тот человек, который нам нужен. Я дал ему инструкции, не сглаживая никаких острых углов. Я объяснил Уолли, что ему придется на итальянско-швейцарской границе превратиться в офицера СС, и он не моргнул глазом. Это подтвердило мое впечатление о его мужестве, если учесть, сколько ему довелось вытерпеть от эсэсовцев. Вольф предложил, чтобы наш радист работал не из его штаба в Милане, что было бы для всех слишком опасно, а из комнаты в офисе Циммера. Поэтому я объяснил Уолли, что его укроют в доме офицера СС, который встретит его на границе, что ему нельзя покидать этот дом и что он должен принимать наши сообщения и передавать нам те, которые будет ему давать этот офицер. Принятые сообщения он должен был отдавать этому офицеру. Я никак не объяснил ему причины, по которым он едет, или суть операции, в которой он играл такую огромную роль. Он не задал мне ни одного вопроса.