Тайнопись

— Отвезем Ханси ко мне, пусть он отдыхает, у меня большая комната для гостей, а мы поедем к Бену. А ему переведи, — он положил свою маленькую ладонь на литое плечо Грине, — что я дарю ему вон ту черную машину, о которой мы говорили. О' кей?..

— Какое там этого? Не бывает, — растерянно не поверил Гриня, а Франц улыбался и удовлетворенно кивал головой: «Бывает!»

Всё, тезка, на этом я закругляюсь — и писать устал, и опасаюсь, чтоб опять, как в прошлый раз, не обвинили в злоупотреблениях — пишешь-де всякие пасквили нетипичные. Впрочем, что бы писака ни намарал — всегда найдутся обиженные. Модернистам легко, они две палочки скрестят, точку капнут — и всё, иди пойми, против кого замышляют, а вот письмо — это, брат, совсем другое, здесь сам себе могилу роешь, не отвертишься, на метафизику с эзотерикой не сошлешься.

И выходит, что я, как Хлестаков, тебе, душа Тряпичкин, кляузные письма пишу, а городничий между тем в глупое положение попадает. С другой стороны, если сообщу, что всё хорошо, солнце светит и самолеты не падают — не поверят, критики мало, скажут, правды жизни нет. Посетую, что погода хреновая, денег нет и рецессия продолжается — скажут: да кто его спрашивает, он же и причина этой рецессии, пусть сидит и помалкивает в тряпочку, его еще не хватало! И правы по-своему будут, если о декларации прав человека забыть. Впрочем, я к этому привык: тут я — неблагодарный гость, дома — эмигрант, в России — лицо кавказской национальности, хотя я всего-навсего человек и отвечать хотел бы только за себя.

Чтобы закончить, скажу, что ночь у Бена прошла относительно спокойно, если не считать ныряний Грини в бассейн, куда ему бросали всякие предметы, моих прогулок по темным комнатам в поисках беновой жены, которой мне позарез надо было сказать пару заветных слов, хохота Франца, нюхавшего полоску за полоской, и диких танцев довольного Бена с битьем бокалов и целованием подошв у жены антиквара Ирен, которая пила мартини, курила косячки, и глаза ее, круглые и стоячие, напоминали мне акванариум, где я видел рыб-гупий с пухлыми губами на зависть любому участнику Lutsch-семинара.

На следующий день все отправились по делам: Франц — продлевать визу для Грини, которого уговорил остаться на недельку; Бен — в магазин; а мы с Ханси поехали назад. И только в Люксембурге обнаружилось, что старичок забыл взять деньги за ёлкин антиквариат.

— Всё сахар проклятый! — сокрушался он. — Что теперь делать?

А я, получив от Бена тысячу долларов комиссионных и решив их разменять в банке, был тут же задержан полицией, допрошен на предмет фальшивых денег, внесен в компьютер, информация ушла в прокуратуру, и теперь вот жду решения — пойдет ли она дальше, в суд, или дело обойдется штрафом. В общем, еще и фальшивомонетчиком стал. Вот такой вротердам через попенгаген.

Пойду, окно прикрою, дождь как будто крапает. Вчера, кстати, передавали, что над Норвегией тайфун холодный зарождается, а из Марокко песчаная буря идет, так что если соберешься в гости, не забудь шубу и защитные очки прихватить, чтобы глаза песком не выело.

1996, Германия

ГОЛАЯ ПРОЗА

1

Академик Остерман (мировое имя в филологии) бойко перебирался через кельнскую улицу. Я поспешал за ним. Он прилетел из Ленинграда, я приехал на электричке из Трира. Мы долго не виделись, и встреча на конференции оказалась для нас приятной неожиданностью. Академик выглядел неплохо. Возраст его всегда был тайной, а внешность не менялись полвека. Имя его, Ксаверий Вениаминович, давным-давно поколениями студентов и аспирантов было сокращено до ласкового «Ксава».

Звенели трамваи, шуршали машины, трещали мотоциклы, шаркали люди. Академик, увертливо постукивая палочкой по булыжникам, говорил в пустоту:

— Главное — купить подарок жене. Сейчас этим и займемся, ибо нет более важной задачи и цели… Сколько же мы с вами не виделись? Когда вы защищались?

— Да лет пятнадцать назад, как минимум…

— Вот видите… Да, время не летит, оно улетело… Ох, а вам не кажется, что я обидел того юношу, который на утреннем заседании так хорошо возражал мне?.. Не был ли я излишне суров к его выводам?

— Да ведь это всё равно, что там болтают эти «молодые ученые»! — отвечал я. — Рассуждают о Ницше и Свидригайлове, а сами двух баб имели в жизни! Гроша ломаного их брехня не стоит! Их еще жизнь научит!

— Вы всегда были анархистом, друг мой, но вы, оказывается, еще и ретроград! — смеялся академик, поправляя свой любимый берет времен французского Сопротивления. — Дайте же высказаться молодым умам! Да и сколько баб у самого Ницше было — тоже вопрос весьма щекотливый…

— Пусть. Но мне лично всё это скучно. Я лучше с горничной пересплю, чем тезисы о сладострастии Ставрогина слушать!..

— Вы, по-моему, этим вчера и занимались? — оживился Ксава. — С кем вы так громко спорили в три часа ночи? Я слышал сквозь сон, хотя и принял снотворное. С этой дамой из Софии, у которой такие красивые ноги?.. А?.. Я заметил, как вы с ней флиртовали, признавайтесь!

— Да, ноги у нее что надо… — вздохнул я. — Теперь от этих ног голова лопается… Похмелье пощады не знает… Осторожно! — успел я рвануть его из-под копыт мохнатых битюгов, тащивших повозку с пивной бочкой «Kolsch».

Копыта тяжеловозов были с черепаху. Румяный возчик, кудрявый блондин, потрясая полной литровой кружкой, лениво пошлепывал кнутом тяжелые панцирные крупы.

— Боже, какие чудовища!.. И какие гривы!.. Откуда?.. — удивлялся академик, пока я тащил его к тротуару. Провожая взглядом повозку, он вдруг перешел на тихое бормотание: — Да, но что же мне надлежит привезти ей?.. Это же так некрасиво: себе купить ботинки, свитер, две рубашки, а ей, святой — ничего! Только маечки для сна! Да и спит ли она в маечках — вот в чем вопрос!..

— Что вы сказали? — переспросил я из вежливости, зная особенность академика внезапно переходить на неведомые темы, рассуждать вслух и разговаривать с самим собой; да и ночь с болгаркой ощутимо давала о себе знать: похмелье клонило голову вправо-влево, скреблось в затылке, хватало за сердце суставчатой лапой.

— Это я о жене. Проблема в том, что я должен купить ей подарок. А что купить — не знаю. Не ведаю вовсе! — он развел руками, чуть не задев палочкой какую-то женщину. — Пардон, мадам!.. Или фрау?.. Я же в Германии!

— Ну, не покупайте!

— Нет, как же это!.. Так не принято. Конечно, у нее всё есть, но женщины ведь любят новенькое…

— Это точно, любят… Сатана их сделал такими… любознательными… — язвительно сказал я.

— Ах, я не в том смысле, голубчик. А сделал их, кстати, не сатана, а бог. Сатана потом появился…

— Может, сатана еще ангелом за их родами наблюдал и что-нибудь наколдовал по ходу дела? — предположил я, думая, как бы без лишнего шума избавиться от похмелья.

— А что там ребру наколдуешь? — усмехнулся Ксава. — Ребро — оно и есть ребро, так к нему и надо подходить. Впрочем, всё это глупости. Кстати, как вам последний докладчик? — уставился он на меня, снимая берет и обтирая носовым платком скромную плешь. Зато брови у него топорщились, как у Брежнева. Из ушей и носа сочились струйки седых волос. Выпуклые глаза блестели из-под сильных линз, — И он еще смел утверждать, что демократия в России — недостижимое будущее! Разве это конструктивный подход — заявлять подобное на международной конференции?!