Тайны КремляСталин, Молотов, Берия, Маленков

А 15 октября ГКО пришлось принять еще одно, логически вытекающее из предыдущего, решение. То, которое служило гарантией для власти от любых неожиданностей, особенно вполне предсказуемых — «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы» [281] . Разумеется, за столь широковещательным, выспренним названием крылась весьма простая и конкретная акция — срочная отправка на восток только высших органов законодательных и исполнительных структур Советского Союза и Российской федерации — президиумов верховных советов, совнаркомов. В тот же день начался их поспешный, если не сказать панический, отъезд в Куйбышев.

281

Микоян А. И. В Совете по эвакуации//Военно-исторический журнал. 1989, № 3, с. 33.

Однако, несмотря на оцениваемое как почти безвыходное положение, отчаянные действия узкого руководства, Сталину удалось сохранить присутствие духа. На этот раз, в отличие от 22 июня, он не поддался страху, не растерялся. Он должен был отлично понимать, что сдачу Москвы немцам ни при каких условиях допустить никак нельзя. Это непременно привело бы к окончательной утрате престижа и страны, и правительства, и лично Сталина в глазах всего мира — и противников, и союзников. Вместе с тем ему приходилось считаться и с иным. С таящейся в пока только отложенном Пленуме потенциальной угрозе для себя. Ведь в случае столь непоправимого, как потеря столицы, ему могли больше не простить столь неумелого руководства. И потому Иосифу Виссарионовичу приходилось рассматривать оба решения ГКО не только как естественную, необходимую предосторожность, но и как последнее предупреждение.

Начиная с 10 октября, когда из Ленинграда для командования обороной Москвы отозвали Жукова, так и не сумевшего прорвать блокаду, Сталин сосредоточился на главном — подготовке крупного, широкомасштабного контрнаступления Красной Армии по всей линии фронта, от Балтики до Черного моря. Но сумел использовать явно невыгодные для себя обстоятельства и для иного. Для того, чтобы насколько возможно ослабить значимость ГКО, свою зависимость от него, освободиться от той роли, которую ему навязали, вернуть былое всевластие и величие. И для того провел 25 октября, но уже через ПБ совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б), свидетельствовавшее не только о его готовности продолжать борьбу, чтобы ни случилось. Подчеркивавшее вместе с тем временный, чрезвычайный характер ГКО, ограниченность его функций и одновременно то, что основным, постоянным, главное — конституционным органом власти остается Совнарком СССР, в котором он, и никто иной, является главою. Непререкаемым.

Постановление как бы разделило страну на две оперативные зоны: прифронтовую и тыловую. Поручило первому заместителю председателя СНК СССР Вознесенскому «представлять в Куйбышеве Совет народных комиссаров СССР, руководить работой эвакуированных на восток наркоматов, и прежде всего наркоматов авиапром, танкопром, вооружения, черной металлургии, боеприпасов» [282] . Такая формулировка возвращала почти безраздельный контроль за базисными в условиях войны отраслями Вознесенскому, делала его полным хозяином положения на огромных пространствах от Волги до Тихого океана. А особую значимость документа подчеркивало официальное предуведомление: «К сведению и руководству (выделено мною. — Ю. Ж.) наркоматов» [283] .

282

РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 3, д. 1042, л. 57.

283

Постановления… за октябрь 1941 г., с. 48.

Одновременно и опять же ПБ приняло еще одно решение, оформленное как постановление СНК, которое на этот раз должно было несколько ограничить властные полномочия уже не всего ГКО, а только Маленкова, его ставшей почти абсолютной власть в аппарате партии. «Разрешить, — отмечалось в документе, — секретарю ЦК ВКП(б) тов. Андрееву, находящемуся в Куйбышеве, давать указания и распоряжения от имени ЦК ВКП(б) обкомам Поволжья, Урала, Средней Азии, Сибири по вопросам организации промышленности в связи с эвакуацией и иметь контакт с Вознесенским» [284] . Несколько позже, 10 ноября, аналогичные действия были предприняты и по отношению к Молотову. Снова через ПБ и СНК было проведено назначение заместителем наркома иностранных дел М. М. Литвинова [285] . Человека, вынужденного за два года до того уступить свой пост Вячеславу Михайловичу и потому вряд ли испытывавшему к тому добрые чувства.

284

Там же.

285

Там же, л. 69.

Восстановив отчасти таким образом свои прежние позиции в узком руководстве, Сталин сделал следующий ход. Уверившись в возможности Красной Армии в ближайшее время изменить положение на фронтах к лучшему, дважды выступил с публичными речами, незамедлительно вернувшими ему прежнее непоколебимое доверие народа. 6 ноября, на станции метро «Маяковская», по случаю годовщины Октябрьской революции, и 7 ноября — на Красной площади, перед участниками военного парада, что уже само по себе имело гигантское моральное значение.

В пространном, серьезном и тщательно продуманном докладе, прочитанном 6 ноября, Сталин привычно использовал пропагандистские стереотипы, черно-белые схемы для сравнительной характеристики вермахта и Красной Армии, немцев и советских людей. Но сделал это как бы между прочим. Основное же внимание уделил тому, что считал наиболее важным — развитию тех положений, которые были порождены духом XVIII съезда партии: подчеркиванию приоритетов национальных, государственных интересов перед классовыми, интернациональными.

Сталин настойчиво разъяснял, что войну следует считать «освободительной», ведущейся с «немецкими империалистами». А в заключение не просто выделил, а подчеркнул мысль о том, что борьбу с германскими армиями ведет «великая русская нация… Плеханова и Ленина, Белинского и Чернышевского, Пушкина и Толстого, Глинки и Чайковского, Горького и Чехова, Сеченова и Павлова, Репина и Сурикова, Суворова и Кутузова». Совсем не случайно, а намеренно включил Ленина в общий ряд, да еще не поставив, как обычно, на первое место. После того уже не был удивительным и призыв «истребить всех немцев до единого, пробравшихся на территорию нашей родины в качестве ее оккупантов». Но будучи прагматиком, Сталин не смог ограничиться лишь такого рода новациями. Не забыл и то, на чем долгие годы зиждилась прежняя традиционная идеология. Обосновал провал блицкрига нерушимой дружбой народов Советского Союза, устоявшей в дни великих испытаний; советским строем, оказавшимся «наиболее прочным» из всех существующих; силой Красной Армии.

Вместе с тем, откровенно делая реверанс западным союзникам, выделил как первое по значимости условие неминуемого разгрома Германии, образование антигитлеровской коалиции, а также и то, что немцы сами заставили себя рассматривать как «врагов демократических свобод».

И заодно не смог не помянуть то, что, судя по всему, продолжало его мучить больше всего. Бегло вспомнил о несправедливости условий Версальского мира. Попрекнул, правда не называя по фамилиям, Молотова, Берия и Маленкова, адресуясь тем самым к немногим, понявшим его — к членам узкого руководства, в неудачах первых четырех месяцев войны. Они, мол, проистекали из-за нехватки танков, самолетов, средств борьбы с танками [286] .

286

Сталин И. В. Указ. соч., с. 17–33.

Речь на Красной площади, произнесенная несколькими часами позже, чисто лозунговая по форме, свелась к повтору все того же. Единственное, что отличило ее от предыдущей, так это усиление противоречивости, двусмысленности сделанных одновременно, стоящих рядом призывов. Нового: «Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского, Александра Суворова и Михаила Кутузова», и старого, привычного — «Пусть осеняет вас победоносное знамя великого Ленина» [287] .

287

Там же, с. 34–36.

Столь откровенно возвеличивая ТОЛЬКО русский народ, прославляя, делая пока единственным образцом для подражания, символом неминуемых грядущих побед ТОЛЬКО русских полководцев, да притом исключительно дореволюционной эпохи, Сталин ступил на весьма зыбкую почву. Оказался за гранью дозволенного марксизмом, официальной, никем не отмененной, не подправленной идеологической доктрины партии, два десятилетия кряду порочившей именно этих князей, этих спасителей царизма, строителей империи. Стал рьяным проповедником именно того, что так недавно сам же объявлял самым страшным злом — великодержавного шовинизма. А вскоре пошел еще дальше, приступив к формированию национальных частей в составе Красной Армии.