Тайны погибших кораблей (От 'Императрицы Марии' до 'Курска')

Матрос Полковников

Я разыскал его в Москве, на Садовом кольце, в бывшей келье монастыря, превращенной в один из кабинетов Министерства связи РСФСР. На стене под сувенирным штурвалом висел великолепный фотоснимок "Новороссийска".

У Михаила Ивановича Полковникова - бывшего электрика электротехнического дивизиона - спокойное грустное лицо. Родом он из села Морозова, что под Касимовом, на рязанской земле. И хотя занимает теперь в министерстве большой пост и офицер запаса, все же, знакомясь, представляется порой с флотской лихостью:

"Матрос Полковников".

День начинался рабочий, страдный. За окном вовсю ревело Садовое кольцо. Рассказ о "Новороссийске" то и дело прерывался звонками - Михаил Иванович снимал разномастные телефонные трубки, извлекая их порой из самых невероятных мест: из-за спинки кресла, из ящика стола... Приносили бумаги на подпись, врывались в двери посетители. Пока наконец хозяин кабинета не вызвал секретаршу и не взмолился:

– Полчаса меня ни для кого нет!

Правда, и в эти полчаса прорывались звонки из Совмина и других важных мест. Полковников нажимал клавиши селектора и слушал с отсутствующим взглядом. В эти минуты он был на "Новороссийске".

– Я лег поздно. Засиделся в кубрике у своего дружка Коли Шавладзе из Тбилиси. Он учил меня грузинскому языку, и мне никак не давалось сочетание "цхэ"... Мог ли я подумать тогда, что это наш последний урок? Коля погиб при взрыве.

Через наш кубрик проходила шахта носовой электростанции. Между этой шахтой и барбетом башни главного калибра и висела моя койка во втором ярусе. Наверное, этот закуток и спас меня от удара взрывной волны. Швырнуло меня за левый борт, и очнулся я лишь от холода подступившей к голове воды. Вовремя, а то бы захлебнулся... Уши забиты илом, темень, ничего не вижу и не слышу... Спасибо нашему комдиву Матусевичу, учил нас ориентироваться внутри корабля в полной тьме. Нащупал я дверцы рундука, а одна из них была с приметиной - выпуклая. И сразу понял, где я. Пополз к трапу, ноги побиты, но не переломаны. Когда бросило меня на швеллер коечной стойки, то, видно, размозжило бедренные мышцы. У трапа глянул вверх и увидел звездное небо. Озадачился: как же так - ложился спать на третьей палубе, а оказался на первой? Потом дошло - это пробоина.

Подняться по трапу я не смог. Но, зная расположение смежных помещений, вспомнил, что один из люков шахты электростанции открывался в наш 14-й кубрик. Через него и выбрался по скоб-трапу наверх. Вот тут нервное напряжение чуток спало, и ноги мне начисто отказали. Упал на палубе, бьюсь в иле... Подбежали ко мне наши электрики. Они в фок-мачте ночевали, там была выгородка для зарядки аккумуляторов, ну, они, чтобы утром на физзарядку из кубрика не бегать, там и спали. Поэтому сразу же нашлась простыня, надрали ее на ленты и забинтовали ноги. Помогли добраться до 17-го кубрика, где была медсанчасть. Матрос-санитар сделал нормальную перевязку, вколол противошоковый укол, дал глотнуть спирту. Тут от всех этих процедур вернулся ко мне слух, я почувствовал, что могу стоять на своих двоих, а раз объявлена боевая тревога, то место мне не в лазарете, а на родном боевом посту - в турбогенераторной 3-й электростанции в корме. По боевому расписанию я обеспечивал подачу электроэнергии на приборы управления кораблем.

Трансляция не работала. Мы все так и сидели, пока перед самым опрокидыванием в наш отсек не заглянул старшина 1-й статьи Миша Батяев, земляк мой почти - из Мытищ. Закричал он нашему мичману:

– Эх, дед, войну провоевал, а понять не можешь, что в такой крен кувырнемся к едрене-фене! Команда была: "Покинуть корабль!"

Только мы выбрались наверх, как все и посыпалось. Прыгнул я на правый борт, что из моря выходил. По счастью, на винты не попал, угодил прямо в воду. А она холодная - ноги вконец отказали. Я до флота штангой занимался, руки сильные были, поплыл на одних руках. Ну и еще раз мне повезло: какой-то матрос (кто - не знаю) стал меня поддерживать на плаву. Устанут руки, он меня за трусы держит. Потом я плыву, он на спине отдыхает. Так до берега и добрались.

В госпитале отмыли от ила и мазута (ил даже внутрь часов "Победа" попал), выдали халат и кальсоны. Лег в палате. Тут нервы отошли, заныли побитые ноги, да так, что света белого не вижу.

А раненых все привозили и привозили. Пришел врач и попросил:

– Товарищи, кто может самостоятельно передвигаться, просьба перейти на плавучий госпиталь.

Взял я костыли и побрел вслед за командой ходячих.

Никогда не забуду, как отнеслись к нам севастопольцы - женщины, дети, рабочие приходили к нам в палаты, несли яблоки, дыни, виноград. Пионеры притащили из магазина целый короб "Беломора".

Потом служил я на крейсере "Куйбышев", но недолго. Комиссовали по ревматизму.

Вот что интересно: и мне, и деду моему по матери - боцманмату Юмакову Никифору Антоновичу - довелось служить в одной и той же бухте. Только дед Первую мировую прихватил - плавал на подводной лодке "Кит", а мне "Новороссийск" выпал.

Дед читал много. Еще в Севастополе выписал собрание сочинений Дарвина, прочитал все тома и стал атеистом. Прожил 83 года. Перед смертью просил, чтоб похоронили его в тельняшке. Я свою снял. А бабка сказала, что так нельзя.

Полчаса, отведенные на беседу, истекли, и в кабинет "матроса Полковникова" ввалились истомленные ожиданием посетители.

За монастырским оконцем ревело раскаленное Садовое кольцо.

Лейтенантовы вдовы

Этим двум милым, интеллигентным москвичкам, моложавым бабушкам, выпал один и тот же жребий - быть вдовами лейтенантов. У той и у другой висят на стенах увеличенные фотопортреты вечно молодых мужей. Строгие, серьезные лица лейтенантов пятидесятых годов. На офицерских погонах инженерные "молоточки". Командир котельной группы инженер-лейтенант Владимир Писарев и командир трюмной группы инженер-лейтенант Анатолий Михалюк... Они так никогда и не увидели своих детей, хотя оба знали - еще месяц-другой, и они станут отцами. Оба сгинули в преисподней перевернутого линкора: один в "трюмах", другой в "котлах".

Есть ли большие трудяги на корабле, чем командиры котельной и трюмной групп?

Кто из офицеров поднимался в кают-компанию из таких глубин линкорова чрева, из чудовищных подпалубных лабиринтов, из адовых котельных отделений, где и черти бы свалились от рева форсунок и жара распыленного мазута? У кого из офицеров столь тяжелый "личный состав"? Тяжелый по характеру, к тому ж не бог весть какой грамотешки, изнуренный огненными вахтами, короче, отнюдь не благонравный?..

Эти инженер-лейтенанты не унывали, и все у них спорилось...

– Володя, Владимир Евгеньевич, - рассказывает Людмила Борисовна, родом из нижегородского села Возьянка. По семейным преданиям, состоял в дальнем родстве с писателем Писемским. Поступил в военно-морское инженерное училище в Пушкине, потом круто изменил выбор, стал студентом Московского химико-технологического института имени Менделеева. И все же флот перетянул. В 54-м получил кортик и погоны лейтенанта вкупе с дипломом инженера-паросиловика. Сначала его назначили на крейсер "Адмирал Нахимов", а с марта 55-го перевели на линкор "Новороссийск". И всего-то полгода довелось ему на нем послужить...

Мы снимали комнату на Садовой улице. Это на самом верху Севастополя. Из нашего окна всегда были видны верхушки труб "Новороссийска", и я определяла по ним, где муж: нет их - Володя в море, есть - значит, может ненароком и домой заглянуть. Он ведь сутками пропадал на корабле. Служба.

Взрыва я не слышала. Утром, как всегда, выглянула в окно. Труб нет. Все ясно - ушли в море. Я ждала ребенка и потому частенько наведывалась на рынок за свежими овощами. В то утро, без всяких дурных предчувствий, отправилась в Артбухту с хозяйственной корзиной. Тетки в очереди гудят: "Новороссийск", "Новороссийск"..." Прислушалась - ушам не верю: взорвался! Первая мысль: наверное, котлы! Володя!