Тайны русской души. Дневник гимназистки

У меня не выходило никакого толку из этих уроков.

Шура тоже почувствовала это и ушла из группы – неделю тому назад, а я дотянула до конца месяца и распрощалась только вчера с Клавдией и Аней. А Сергей Яковлевич узнает об этом только завтра (3 ноября) – и пожалеет. Я имею основание это предполагать. Судя хотя бы по этому вот: Анин смех для него ничего не стоит, но стоит улыбнуться или рассмеяться мне – готово, раскатился…

Или вот еще – вчерашний (1 ноября) разговор… Впрочем, может быть, я придаю б'oльшую важность его словам, чем они ст'oят, но, право, по привычке верю чуть что не всему, что мне скажут…

Ну так вот: мы вышли вместе от Ани. Сергей Яковлевич отобрал у меня книжки и подхватил под руку.

– Пустите! – запищала я.

– Нет. Вы еще не привыкли ходить с мужчинами, надо вас приучить.

– Совсем ни к чему: оставьте, пожалуйста!..

Отпустил.

– Ну вот, – оправилась я, – теперь мне легче идти.

– Ей-Богу?

– Правда.

– Если б вы были выше, я бы вас выучил – учитель должен всему учить.

– Я вас больше за учителя не признаю.

– Вот как?! Ну-у, выражу порицанье вашим вятским студентам…

– За что?

– Да за то, что они – не на высоте своего положения.

– Да хоть бы и на высоте были, так мне-то бы неоткуда было научиться.

– Почему?

– Да я же вам говорила, что нынче раз выползла неудачно и постараюсь больше не выползать.

– Совсем?

– Да лучше, если – совсем.

– Печалюсь – за нашу половину, за ваших кавалеров…

– Господи, помилуй! Это почему?

– Что они теряют вас.

– Вот они от этого ничего не теряют, скорее – выигрывают.

– Как так?

– Да так, потому что скучнее меня никого нет.

– Или вы напрашиваетесь на комплимент…

– Да, я забыла – вы думаете, что женщина всегда говорит противоположное, что думает… Тогда я действительно не должна была этого говорить – сглупила немножко…

– Нет, бывает, что и женщина говорит правду.

– Признаете?

– Признаю. А относительно того, что вы сказали, позвольте судить мне. Со стороны виднее. Я заметил, что вы можете всё время говорить и вас слушают – стало быть, находят интересным…

– Когда это вы заметили и из чего?

– Ну, это уж я знаю.

– Да я-то себя тоже достаточно знаю, чтобы судить.

– Ну, познать самого себя – это самое трудное, признавали все с давних пор…

Затем – какая-то каша, так как народу много: и то я бегу вперед, то Сергей Яковлевич обгоняет меня. Дальше я спрашиваю:

– Вы мне скажете правду?

– Почему такое длинное предисловье?

– Потому, что вы можете уклониться от ответа. Так вот: вам Аня что-нибудь говорила обо мне?

– Говорила, а что?

– Только то, что она – по своей восторженности маленькой и доброте, наверное, сказала много лишнего хорошего и ничего дурного, так что вы не верьте ее преувеличениям – в хорошую сторону. Это так – маленькое предупреждение…

– Так знаете – она мне ничего не говорила…

– После этого я вам не могу больше верить.

– И наконец, у меня же есть глаза, и некоторый опыт, и уменье узнавать людей.

– Да я совсем не заподозрила вас в неимении глаз, а сказала потому, что Аня успела обо мне наговорить чего-то Клавдии: подозреваю, что слишком хорошего, – и та смотрит теперь на меня…

– С восхищением?

– Ну – глупости! А… как на какую-то значащую единицу…

Потом немножко говорили о Юдиных, о поощрении художеств, о водке, о воздержанности и чувстве меры, о легких, и, в конце концов, он дал блестящее доказательство моего положения – «скучнее меня никого нет»: приглашаю его к себе (ибо он теперь для меня – не учитель, и надо же завести хоть одного знакомого – жаль, что это не «доктор»!) – в субботу, а он и говорит:

– Можно мне не одному прийти, чтобы мне не скучно было?

– Аню прихв'aтите? Вот – ладно.

Улыбается:

– Нет, студента приведу.

– Ой, нет!

– Не надо?.. Да ведь такого же смирного, как я…

Я верчу головой.

– Не надо? Ну, ладно…

И укорю же я его этой подчеркнутой фразой, если он придет!..

Пятница, 6 ноября

После этой истории мне не хотелось записывать своих впечатлений от (концерта струнного) квартета в Малом зале Консерватории. Хотя я была там в тот же день, то есть 1 ноября. Три квартета: Бородина 158 , С. И. Танеева 159 и Чайковского – исполняли В. Г. Вальтер 160 , Э. П. Фельдт 161 , А. Ф. Юнг 162 и Е. В. Вольф-Израэль (виолончелист)… 163 В первом квартете из четырех частей мне особенно понравилась третья… Почему-то вспоминалась темная летняя ночь. Тишина и прохлада. Темные силуэты деревьев сада – на темном же фоне неба. И власть этой тихой, спокойной и свежей ночи над душой. Казалось, что день всё еще хочет напомнить о себе яркими бликами потухающей зари на западе, но ночь стирает эти блики и глубокой тенью одевает дали. На реке зажигаются рыбачьи огни и бакены, в небе – звезды. Вот хорошо!.. И рассказать не умею, как хорошо…

158

Бородин Александр Порфирьевич (1833 – 1887) – ученый-химик и композитор-любитель. Член «Могучей кучки» – творческого содружество российских композиторов, сложившегося в конце 1850-х – начале 1860-х годов.

159

Танеев Сергей Иванович (1856 – 1915) – композитор, пианист, музыкально-общественный деятель. Профессор Московской консерватории (с 1881 года; в 1885 – 1889 годах – директор). Один из основателей Народной консерватории в Москве (1906).

160

Вальтер Виктор Григорьевич (1865 – 1935) – скрипач, музыкальный писатель и критик. С 1890 года – концертмейстер оркестра Мариинского театра. Возглавлял струнный квартет «Русских камерных вечеров» (1890 – 1917). С 1897 года выступал в периодической печати. Вел музыкальный отдел в Малом энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона.

161

Фельдт Эмиль Павлович – скрипач в оркестре Мариинского театра.

162

Юнг А. Ф. – скрипач (альтист) в оркестре Мариинского театра.

163

Вольф-Израэль Евгений Владимирович (1872 – 1956) – виолончелист и педагог. Заслуженный деятель искусств РСФСР (1939).

Второй квартет… Вторая часть в нем особенно хороша. Широкие, полные аккорды. Целый согласный хор поет… или, вернее, это звучит орган (кстати, орган видела в этот вечер в первый раз, а почему-то вообразила, что орган?!.) в темноватом храме, и звуки уходят в вышину – под купол. И почему-то думается: почему у меня такое жестокое сердце и грешные чувства?.. Ведь есть же что-то, что выше и чище обычной жизни!.. В третьем квартете мне понравились три последние части: вторая, третья и четвертая. Третья – всех больше. Тут я ничего не представляла себе ясно, но в нем мне чудилась жизнь и борьба, слезы и радость, скорбь и протест – и какой-то неумолимый голос… Но рассказать кому-нибудь всё это – даже так, как я здесь написала, – я не сумею…

Что я делала всю эту неделю? Ничего особенного. Ходила на курсы, как обычно, во вторник (3 ноября) – у Котляревского – видела Марусю, потом ходила ее провожать…

Пришла домой – и узнала, что у меня были две дамы и сказали, что если я хочу их видеть, так шла бы по указанному адресу… Я, конечно, пошла. Это была Юлия Аполлоновна. Посидели, поговорили минут десять…

Юрия (Хорошавина) берут на войну… Эк их там прорва какая, немцев!.. И у нас еще сидят (военнопленные) – в Вятке… 164

164

См.: Кирьяков Б. Вятские околицы Германской войны. – Киров, 2014.

А что бы ему (Юрию) в санитары пойти?.. Теперь – на курсы, как Миша (Юдин), а там, глядишь, работал бы где-нибудь на (санитарном) пункте…

И это пишу я?!. А не я ли всё время говорила себе: «Если Юрия возьмут…» – то есть я говорила не «возьмут», а «если он пойдет добровольцем, то я только его перекрещу и поцелую»…

А теперь?.. Фу, конфуз какой!..

Несколько раз (и много раз), когда мне приходится бывать на (занятии при) Сиповском без Сони (Юдиной), я садилась – без всякой умышленности – с девочкой, очень мило и скромно одетой – с тем шиком (это не особенно верно определяющее слово, но другого я не могу найти) простоты, который мне очень нравится. Раньше она ходила в синем, теперь – в сером платье. У нее оригинальный и, я бы сказала, довольно красивый профиль и красивые темные глаза. Она в большинстве случаев сидит одна, разговаривает очень редко и очень мало с кем, но совсем не относится к разряду робких. Читает французские книжки. Я полагаю, что она здешняя…