Тайны смертей русских поэтов

Рубцов допил из стакана остатки вина и швырнул стакан в стену над моей головой. Посыпались осколки на постель и вокруг. Я молча собрала их на совок, встряхнула постель, перевернула подушки…

Рубцова раздражало, что я никак не реагирую на его буйство. Он влепил мне несколько оплеух. Нет, я их ему не простила! Но по-прежнему презрительно молчала. Он все более накалялся. Не зная, как и чем вывести меня из себя, он взял спички и, зажигая их, стал бросать в меня. Я стояла и с ненавистью смотрела на него. Все во мне закипало, в теле поднимался гул, еще немного, и я кинулась бы на него! Но я с трудом выдержала это глумление и опять молча ушла на кухню…

Где-то в четвертом часу я попыталась его уложить спать. Ничего не получилось. Он вырывался, брыкался, пнул меня в грудь… Затем он подбежал ко мне, схватил за руки и потянул к себе в постель. Я вырвалась. Он снова, заламывая мне руки, толкал меня в постель. Я снова вырвалась и стала поспешно надевать чулки, собираясь убегать.

– Я уйду.

– Нет, ты не уйдешь! Ты хочешь меня оставить в унижении, чтобы надо мной все смеялись?! Прежде я раскрою тебе череп!

Он был страшен. Стремительно пробежал к окну, оттуда рванулся в ванную. Я слышала, как он шарит под ванной, ища молоток… Надо бежать! Но я не одета! Однако животный страх кинул меня к двери. Он увидел, мгновенно выпрямился. В одной руке он держал ком белья (взял его из-под ванны). Простыня вдруг развилась и покрыла Рубцова от подбородка до ступней. “Господи, мертвец!” – мелькнуло у меня в сознании.

Одно мгновение – и Рубцов кинулся на меня, с силой толкнул обратно в комнату, роняя на пол белье. Теряя равновесие, я схватилась за него, и мы упали. Та страшная сила, которая долго копилась во мне, вдруг вырвалась, словно лава, ринулась, как обвал… Рубцов тянулся ко мне рукой, я перехватила ее своей и сильно укусила. Другой своей рукой, вернее, двумя пальцами правой руки, большим и указательным, стала теребить его за горло. Он крикнул мне: “Люда, прости! Люда, я люблю тебя!” Вероятно, он испугался меня, вернее, той страшной силы, которую сам у меня вызвал, и этот крик был попыткой остановить меня. Вдруг неизвестно отчего рухнул стол, на котором стояли иконы, прислоненные к стене. На них мы ни разу не перекрестились, о чем я сейчас горько сожалею. Все иконы рассыпались по полу вокруг нас. Сильным толчком Рубцов откинул меня от себя и перевернулся на живот. Отброшенная, я увидела его посиневшее лицо. Испугавшись, вскочила на ноги и остолбенела на месте. Он упал ничком, уткнувшись лицом в то самое белье, которое рассыпалось по полу при нашем падении.

Я стояла над ним, приросшая к полу, пораженная шоком. Все это произошло в считанные секунды. Но я не могла еще подумать, что это конец. Теперь я знаю: мои пальцы парализовали сонные артерии, его толчок был агонией. Уткнувшись лицом в белье и не получая доступа воздуха, он задохнулся…

Тихо прикрыв дверь, я спустилась по лестнице и поплелась в милицию. Отделение было совсем рядом, на Советской улице…»

Ю. Нагибин, описывая произошедшие в квартире Рубцова события, писал в своем дневнике: «Когда он, хрипя, лежал на полу, она опомнилась и выбежала на улицу. “Я убила своего мужа!”, – сказала она первому встречному милиционеру. “Идите-ка спать, гражданка, – отозвался блюститель порядка. – Вы сильно выпимши”. – “Я убила своего мужа, поэта Рубцова”, – настаивала женщина. “Добром говорю, спать идите. Не то – в вытрезвитель”. Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут случился лейтенант милиции, слышавший имя Рубцова. Когда они пришли, Рубцов не успел остыть. Минут бы на пять раньше – его еще можно было бы спасти…».

Людмила Дербина была приговорена Вологодским городским судом «к семи годам лишения свободы за умышленное убийство в ссоре, на почве неприязненных отношений». Отсидев в тюрьме пять с половиной лет, Дербина была амнистирована. Выйдя на свободу, она написала книгу «Воспоминания», где подробно, ничего не приукрашивая, описала жизнь и смерть Николая Рубцова.

В 1973 году могила Николая Рубцова была увенчана мраморным надгробием – плитой с изображенным на ней барельефом Рубцова, под которым была аккуратно выбита строка из его собственного стихотворения: «Россия, Русь! Храни себя, храни!».

Александр Аркадьевич Галич. Удар током

од Новый год пожилая женщина получила необычное письмо. На конверте не стояло обратного адреса, он не был подписан. Женщина вскрыла конверт, и из него выпал листок бумаги, вырванный из календаря, на котором имелась только одна строчка, напечатанная на машинке: «Принято решение убить вашего сына Александра». Женщина помертвела, медленно опустилась на табурет. Потом подошла к телефону, набрала номер диспетчерской и попросила соединить с Парижем.

Вскоре она услышала родной голос: «Мама! С Новым 1977 годом! Как у тебя дела? Как здоровье?». Женщина убедилась, что ее сын, Александр Галич, жив и здоров. Возможно, это чья-то глупая шутка. Однако сомнения остались. Ведь в письме не сказано «убит», сказано «принято решение убить». И вся ее жизнь превратилась в тягостное ожидание неотвратимого конца, в котором она не сомневалась. Сам Галич ничего не знал о предупреждении и готовился к празднику. Это был последний Новый год, который встречал Александр Галич.

…Расцвет творчества Галича в СССР пришелся на конец 1960-х годов. В марте 1968 года он выступал на фестивале песенной поэзии «Бард-68». Фестиваль проходил в Новосибирском академгородке, но, несмотря на это, в зале не было ни одного свободного места, люди даже сидели на ступеньках, стояли в проходах, в дверных проемах.

…И не веря ни сердцу, ни разуму,

Для надежности спрятав глаза,

Сколько раз мы молчали по-разному,

Но не против, конечно, а за!

Где теперь крикуны и печальники?

Отшумели и сгинули смолоду…

А молчальники вышли в начальники.

Потому что молчание – золото.

Промолчи – попадешь в первачи!

Промолчи, промолчи, промолчи!

С этой песни начал свое выступление Галич, и весь зал сразу же подхватил:

Вот как просто попасть в богачи,

Вот как просто попасть в первачи,

Вот как просто попасть – в палачи:

Промолчи, промолчи, промолчи!

Песню «Памяти Пастернака» слушали стоя и молча, а когда певец закончил, зал взорвался аплодисментами. По решению жюри Галич был награжден почетной грамотой Сибирского отделения Академии наук СССР, в которой говорилось: «Мы восхищаемся не только Вашим талантом, но и Вашим мужеством». Поэту вручили приз – серебряную копию пера Пушкина.

Это было всеобщее признание, и оно было заслуженным. Галич много работал: в театрах ставили его пьесы, по его сценариям снимали фильмы.

Он был членом Союза писателей СССР (с 1955 года) и членом Союза кинематографистов (принят в 1958). Однако очередной этап его творчества – бардовские песни – стал причиной того, что жизнь Галича так резко изменилась.

В то время не принято было публично выступать против Советской власти. За это все еще можно было заплатить свободой или жизнью, в лучшем случае – полным забвением. Но он продолжал писать стихи, которые в тот период могли показаться именно таким «публичным выступлением».

Так и произошло: однажды Галича вызвали в секретариат Союза писателей и сделали серьезное предупреждение. Не было ничего страшного в том, что дома он раскрыл тетрадь и записал в нее новое стихотворение, но вот исполнять свои стихи с эстрады ему не рекомендовалось. Ему довольно ясно сказали, чтобы он внимательнее следил за своим репертуаром. Как ни странно, он не обратил на предупреждение никакого внимания.

Однако выступал он в то время нечасто, так как был занят подготовкой к съемкам мюзикла «Я умею делать чудеса» и совместно с Марком Донским писал сценарий к фильму о Шаляпине. Кроме того, вскоре должна была состояться премьера фильма «Самый последний выстрел», в работе над которым он также принимал активное участие. Так что времени на выступления совершенно не было. Лишь изредка, когда выдавался свободный вечер, он просил жену Ангелину накрыть стол, поставить несколько бутылок вина и приглашал друзей.