Тайны волхвов. В поисках предания веков

На протяжении двадцати с лишним лет после посещения Вифлеема, когда мне шел третий десяток, я время от времени занимался поиском истины, скрывающейся за легендой о волхвах. По непонятной мне самому причине история о трех королях отпечаталась в моем мозгу — может, потому, что она, казалось, скрывает более глубокую тайну. Мне вспоминается, как, будучи совсем маленьким мальчиком, я разрезал один из принадлежавших отцу мячиков для гольфа в желании узнать, почему же он такой тяжелый при своей малой величине. Я был поражен, обнаружив под грубым пупырчатым слоем массу скрученной резины, похожей на страшно длинную эластичную ленту. Я ухитрился раскрутить ее и нашел сердечник мяча — небольшой шарик, заполненный свинцом.

С моей точки зрения, такое совершенно неожиданное открытие отражало известное лишь посвященным тайное знание. Мой поиск волхвов и тайного предания, из которого — как я верю — они появились, потребовал долгих усилий по распутыванию «эластичных» символов и идей ради обнаружения того, что скрывается за мифологией. Как и тогда, когда я разрезал мяч для гольфа, секрет я нашел в сердцевине христианской религии, спрятанный под многими слоями символизма, истории, науки и мистики. Этот секрет, эта тайна в тайне, состоит не из свинца, как сердцевина мяча для гольфа, а из космической пыли. И я пришел к убеждению, что Иисус — Мессия, которого многие на свете стали чтить как Сына Божия, действовал не один. Некие таинственные наставники мудрости научили его той исторической роли, которую он призван был сыграть, — его предназначение, и наставили его в определенном тайном знании.

Теперь-то я понимаю, что люди, яро придерживающиеся так называемой «монофизитской» доктрины, то есть верующие в единую природу Христа, согласно которой Иисус и Сын Божий Христос являются одним и тем же существом, тело и душа Христа неразрывно связаны на протяжении всей вечности, а ребенок Иисус был полностью осведомлен и полностью сознавал свою роль с момента его зачатия, — так вот, эти люди будут встревожены тем, что я собираюсь рассказать. Мне остается лишь попросить таких людей, быть может, составляющих большинство современных христиан, о снисходительности и предложить им самим рассмотреть доказательства прежде, чем отвергнуть то, что я намерен сказать. По определению, эзотерическая, или тайная, история мира невидима. Она не очевидна, и ей трудно найти доказательства. Однако с помощью юридической науки мы можем составить «дело». Можно обнаружить затерянные следы, ведущие к волхвам и дальше в глубь веков. Впервые представленные здесь поразительные новые доказательства убеждают меня в том, что не только христианство, но и иудаизм уходят корнями в таинственное предание, скрывающееся во мраке времен. По не могущим быть сразу понятыми причинам это и поныне живущее предание всегда было связано со звездой Сириус и созвездием Орион. Убежден, как только будет понято значение этой космической связи, станет ясным и многое из того, что ныне представляется непонятным в Библии, да и в мировой мифологии в целом. История же начинается в Вифлееме.

ГЛАВА 1

ПАЛОМНИЧЕСТВО В ГОРОД ДАВИДА

Солнечный денек в начале сентября. Легкие кучевые облачка стремительно несутся по небу, а летние птахи, чувствующие, что прекрасная погода продлится недолго, готовятся к длительному перелету на юг, в Африку. Крайне возбужденный предвкушением, я пакую свой походный мешок, ибо тоже собираюсь предпринять долгое путешествие — или следует сказать «паломничество»? — на велосипеде в Святую землю. Уже две недели мы с моим давним другом и товарищем по путешествиям Джоном усиленно готовимся к велосипедному туру — не только из финансовых соображений, но и из желания показать, на что мы способны. В наших головах постоянно вертится мысль о крестоносцах, седлающих коней и отправляющихся в Иерусалим, поэтому в нас и возникло желание не давать себе поблажек, сделать из нашего путешествия что-то вроде тяжелого испытания, дабы паломничество показалось нам еще слаще. При нехватке денег и избытке оптимизма мы решили добраться до Вифлеема к Рождеству. Мы и не подозревали, что это будет последнее Рождество, которое израильтяне отпразднуют в приятных воспоминаниях о своей замечательной победе в «Шестидневной войне» перед тем, как «Война Судного дня» в 1973 году возродит в какой-то степени гордость арабов.

В свои двадцать два года мы уже были закаленными путешественниками — в предыдущие два лета мы проехали на попутках по всей Скандинавии, а предшествующим летом съездили и в Испанию. И тем не менее мы оказались неподготовленными к чисто физическим испытаниям, выпавшим на нашу долю, и к поджидавшей нас жуткой погоде. Милю за милей мы пробивались сквозь настоящий ливень на нашем пути по равнине Пикардии. Мы постоянно сталкивались с призрачными напоминаниями о страшном прошлом, крутя педали мимо оставшихся с первой мировой войны кладбищ и заросших травой остатков траншей, когда-то находившихся в центре самой ужасной мировой потасовки. По ночам мы спали под мостами или в разбитых и брошенных машинах, и наши армейские непромокаемые костюмы не спасали нас от ^прекращающегося дождя. Поскольку мы не могли позволить себе тратить наши скудные средства на наслаждение изысками французской кухни, питались мы в основном слишком сладкими мюсли из собственных запасов. Камбре, Сент-Квентен, Лаон, Реймс… Точки на карте оборачивались маленькими и большими городами, пока не растворялись за нашими спинами в туманной дымке. Проносясь мимо нас в своих водонепроницаемых машинах и обрызгивая нас водой из луж, люди сигналили нам то ли в раздражении оттого, что мы крутились у них на пути, то ли из солидарности с одинокими велосипедистами на дорогах «Тура по Франции». День сменялся днем под непрерывным дождем, и нас уже обуревали сомнения, закончится ли он когда-нибудь. В конце концов прагматизм взял верх, и мы погрузились в поезд, который должен был перенести нас через горы в долину Роны, и молились всю дорогу об улучшении погоды. Добравшись до Дижона — знаменитой своей горчицей столицы когда-то независимой Бургундии, мы позволили себе немного расслабиться и посетили местный кафедральный собор.

Трудно определить, что делает великим какое-то здание, но явно существует тесная связь с царящей в данной местности атмосферой и с характером живущих здесь людей. Среди прочитанных мной за предыдущий год книг оказался и опус русского философа и журналиста П. Д. Успенского с любопытным названием «Новая модель Вселенной». В этом примечательном труде среди всего прочего он выдвинул тезис о том, что Собор Парижской Богоматери хранит некую тайну. Его строительство не было случайным, как не было и просто шедевром высокого искусства. Успенский считает, что построившие его масоны обладали — пусть даже недолго — каким-то высшим знанием и были наследниками традиций, восходящих ко времени строительства пирамид и даже к еще более ранним временам. Как они пришли к этому, ныне утерянному знанию, Успенский не объяснил, но в то время, когда я читал его произведение, его гипотеза показалась мне истинной. Я просто чувствовал его правоту: средневековые соборы Франции и Британии были-таки проявлениями древней традиции, а их строители обладали тайным знанием. Дижонский кафедральный собор принадлежит к той же традиции, что и более известный Собор Парижской Богоматери, и явно населен призраками. Шедевр готики конца тринадцатого века, хоть и небольшой по французским стандартам, обладает собственным характером. Будучи французским эквивалентом шотландцев, бургундцы всегда считали, что их плодородный Дюши чем-то отличается от остальной Франции. В соборе похоронены Филип Отважный и Анна, дочь Иоанна Бесстрашного — дерзки уже сами их имена. В соборе как бы отзывалась эхом эта дерзость, и мне слышались голоса прошлого, говорившие: «Мы не французы и не немцы, бургундцы мы». Больше же всего меня тронул величественный романский склеп. В этом похожем на чрево, поддерживаемом столбами помещении мне показалось, что я утратил ощущение реальности. Внезапно я понял, почему кандидаты в рыцари должны были проводить какое-то время — иногда несколько дней — в полном уединений и молитве, прежде чем монарх посвящал их в рыцари в торжественной обстановке. Стоя в склепе, я мог вообразить, — даже «вспомнить», — каково это было — остаться в уединении и тишине один на один с мраком в собственном черепе.

Средневековый рыцарь не испытывал тех тревог, с которыми мы вынуждены сталкиваться сегодня в нашей деятельной и беспокойной жизни. Быть может, поэтому-то его внутренняя жизнь и была гораздо богаче. Религия значила для него одно — христианство. Если же он сталкивался с другой религией, — скажем, с иудаизмом или исламом, — то совершенно не сомневался в том, что только христианство могло гарантировать ему вечную жизнь в раю. Хотя он, скорее всего, не питал особых иллюзий по поводу представителей Бога на Земле (часто местным епископом был его брат или кузен), он был уверен, что в конечном счете, при условии выполнения им своего долга, кровь Христа спасет его от расплаты за собственные грехи. Укрепленный такой простой верой, он отправлялся на войну с врагами церкви, уверенный, что, погибни он на такой священной службе, он станет мучеником и попадет прямо в рай. Наш рыцарь был, скорее всего, глубоко невежественным. Он наверняка не читал перевод Корана, его знания о Древней Греции и Риме были весьма скудны, а о Древней Персии и Египте он знал не больше того, что написано о них в Библии. И совершенно ничего не мог он знать о буддизме, дзене, даосизме или преданиях американских аборигенов; все эти поверья для него могли существовать на других планетах с тем же успехом, что и на других континентах.

Эти и многие другие-мысли проносились в моей голове, пока я медитировал в склепе. В отличие от нашего воображаемого рыцаря я несколько лет занимался йогой, прочитал «Упанишады» — как и многие другие представители поколения 60-х, страстно желал посетить Индию. Изучал я и произведения Платона и жаждал узнать побольше о западных религиозных таинствах. Именно это желание (которое разделял и Джон) побудило нас отправиться на поиски приключений. Как и паломники на протяжении многих веков, мы оптимистически надеялись найти что-то в Священной земле. Встретить кого-то или обнаружить что-то, могущего или могущее сориентировать нас. Мы были уверены, что найдем хотя бы какой-то след некоего тайного знания, недоступного в Англии.

В склепе Дижонского собора я почувствовал груз времени, спрессованного в мгновение почти бесконечной длительности. Впервые я понял, что имел в виду Успенский, написав, что на деле существуют две параллельно развивающиеся истории мира: одна — видимая и бесконечно пережевываемая средствами массовой информации и другая — тайное подводное течение. Я вспомнил его слова:

«Одна история развивается на виду и, строго говоря, является историей преступления, ибо, не будь преступлений, не было бы и истории. Все наиболее важные, поворотные моменты и этапы этой истории отмечены преступлениями: убийствами, актами насилия, грабежами, войнами, мятежами, массовыми кровопролитиями, пытками, казнями… Такова одна история, история, которую знают все и которую преподают в школах.

Другая история известна очень не многим. Для большинства она остается невидимой из-за истории преступлений. Но то, что создается этой скрытой историей, продолжает существовать еще долгое время, иногда веками, как существует Собор Парижской Богоматери. Видимая история, история, развивающаяся на поверхности, история преступления, приписывает себе то, что создано скрытой историей. Но в действительности видимая история обманывается тем, что создала скрытая история».

Эти слова произвели на меня глубокое впечатление, когда я впервые прочитал их. Идея тайной истории, скрытой за зримыми внешними событиями, которые приукрашивают то, чему нас учат в школе, была вполне понятна. И вот сейчас, в темном, похожем на утробу склепе, я вспомнил с особой ясностью слова Успенского. Я был уверен, что он прав и что существует незримое, не выраженное словами звено между строителями собора и древними школами таинств Египта и Месопотамии. В то время я плохо представлял себе, что это означает на практике или как это происходило, но был полон решимости узнать это. И вот, находясь еще под влиянием таких довольно-таки сумбурных мыслей, я вышел из склепа на слепящий солнечный свет, заливавший Дижон.

На следующий день мы продолжили наше путешествие по долине Роны. Нуи-Сейнт Жорж, Вон, Шалон, Масон… Названия, звучащие как каталог виноторговцев. Повсюду вдоль дороги зрел виноград, и на какое-то время погода разгулялась настолько, что мы наслаждались окружавшими нас видами, звуками и запахами. Мы уже отказались от мысли, признав если и не физическую, то психологическую потребность в более разнообразной диете. Заглянув в маленькое кафе где-то в Провансе, мы объяснили на нашем ломаном французском, что мы пилигримы на пути к Святой земле. Патрон весело, хоть и с оттенком недоверчивости, пригласил нас откушать по стаканчику его домашнего красного. Выдержанное, жутко крепкое вино показалось нам не очень-то подходящим напитком в 10.30 утра, но хозяин настоял на том, чтобы мы опорожнили наши фляжки, и с широким жестом наполнил их вином. К этому времени к нам присоединился его сын Жан, выступивший в качестве переводчика. Он объяснил, что виноград был выращен на собственном винограднике и что отец желает нам от всей души успеха в нашем паломничестве. Мы поблагодарили их за вино и пообещали прислать Жану открытку из Вифлеема.