Театр Шаббата

Раньше мы не накрывали в субботу днем. Мы и сейчас не накрываем. Но поесть у нас можно. Разумнее дать людям то, что им нужно, чем все время говорить им «нет», дескать, у нас такое правило, у нас сякое правило. Я человек жесткий. Но общение с клиентами учит меня не быть таким жестким.

У нас пятьдесят человек в штате, включая тех, кто занят неполный рабочий день. Обслуживающего персонала тридцать пять человек — официантки, водители, контролеры. У нас двенадцать номеров плюс флигель. Мы можем принять двадцать восемь человек, и по выходным гостиница заполнена. По будням, правда, нет.

В ресторане мы можем посадить сто тридцать человек и еще сто на террасе. Но мы не сажаем двести тридцать человек. Кухня не справляется. Мы хотим, чтобы клиенты сменяли друг друга.

И еще одна серьезная проблема — с персоналом…

Это длилось целый час. В гостиной горел камин, в баре тоже, и так как снаружи дул холодный ветер, все окна были наглухо закрыты. Камин был всего в шести футах за спиной Матижи, но его жар, похоже, не действовал на докладчика так, как на слушателей, которые сидели за столом и пили виски. Эти отключились первыми. Те, кто пил пиво, держались дольше.

— Мы не из тех хозяев, которых вечно нет на месте. Я тут главный. Если даже все остальные отлучаются, я всегда здесь. Моя жена может делать любую работу, кроме кухонной. Она не может жарить мясо на решетке, не умеет. И готовить соте на сковородках под крышками. Но все остальное она может делать: и в баре, и посуду мыть, и подавать, и вести бухгалтерию, и работать на этаже…

Гас был за рулем, поэтому пил колу, но Шаббат видел, что Гас тоже вырубается. Даже от колы. А потом и те, кто пил пиво, стали постепенно слабеть: директор банка, мануал, здоровенный мужик с усами — владелец садоводческой фирмы…

Дренка слушала из-за стойки бара. Когда кукловод повернулся, чтобы встретиться с ней глазами и улыбнуться ей, он увидел, что она поставила локти на стойку, подперла подбородок кулаками и плачет. И это притом, что половина деловых людей все еще слабо боролась со сном.

— Не всегда хорошо, что наш персонал не любит нас. Правда, я думаю, многие любят. А многим просто все равно. Есть гостиницы, где после закрытия бар часами работает для персонала. У нас такого нет. Такие гостиницы рано или поздно обанкротятся, а с кем-нибудь из персонала обязательно случится ДТП по дороге домой. Нет, это не для нас. У нас тут не вечеринка с хозяевами. У нас не игрушки. Мы с женой и не думаем играть в игрушки. Мы работаем. Мы делом занимаемся. Все югославы, когда оказываются за границей, они очень трудолюбивы. Мы пережили такое в нашей истории, что научило нас выживать. Спасибо за внимание.

Вопросов к докладчику не было, да за столом к тому времени и двух человек не нашлось бы, способных их задать. Президент клуба сказал: «Что ж, спасибо, Мэт, огромное спасибо. Вы нам все очень подробно объяснили». Скоро гости начали расходиться по своим делам.

В ту же пятницу Дренка поехала в Бостон и переспала там со своим дерматологом, с начальником отдела кредитных карточек, с деканом из университета и, наконец, уже дома, около полуночи — до кучи — ей пришлось потерпеть несколько минут, то есть выполнить свой долг перед блестящим оратором, за которым она была замужем.

* * *

В заброшенном центре Камберленда, где когда-то был кинотеатр и несколько магазинчиков, теперь опустевших, сохранился последний обломок кораблекрушения — довольно жалкая бакалейная лавочка, где Шаббат, покончив с покупками, любил взять себе кофе в пластиковом стаканчике и выпить его стоя.

В магазинчике под названием «У Берта и Фло» было темно и грязно, — облезлые деревянные полы, запыленные полки, чаще всего пустые, и самая поганая картошка и бананы, какие Шаббат когда-либо видел на прилавке. Но у этих самых Берта и Фло, в их затхлом подвале, напоминавшем морг, пахло совершенно так же, как в бакалейном подвальчике «Ларейн армз» в квартале от их дома, куда Шаббат, встав утром, отправлялся за двумя свежими булочками, чтобы мать могла дать Морти в школу сэндвичи: с плавленым сыром и оливками, с ореховым маслом и желе, а чаще всего — с консервированным тунцом. Их заворачивали в двойной слой вощеной бумаги и укладывали в пакет от «Ларейн армз». Каждую неделю после «Стоп-энд-шопа» Шаббат бродил вокруг лавки «У Берта и Фло» с пластиковым стаканчиком кофе, стараясь вычислить, из чего, собственно, состоит этот запах. Так же пахло в Дзоте поздней осенью, когда все листья уже опадали, а умирающий подлесок, прибитый дождями, начинал гнить и разлагаться. Может быть, в этом-то все и дело: в гниении. Ему нравился запах гниения.

Здешний кофе был отвратителен, но он не мог отказать себе в удовольствии вновь ощутить этот запах.

Шаббат стоял у входа в «Стоп-энд-шоп», когда появился Балич с пластиковыми пакетами в обеих руках.

— Мистер Балич, как насчет чашки кофе? — окликнул его Шаббат.

— Нет, сэр, спасибо.

— Да бросьте, — добродушно сказал Шаббат. — Ну почему нет? На улице десять градусов! — А может, ему стоило назвать ему температуру по Цельсию, как Дренке, когда она звонила перед тем, как отправиться в Грот, спросить, что там, на улице. — Тут неподалеку есть одно неплохое место. Поезжайте за мной. У меня «шевроле». Просто чашка кофе, чтобы согреться.

Он ехал впереди машины Балича между сугробами высотой в этаж, через рельсы, мерцающие от мороза, и не представлял, чего, собственно, хочет от Балича. Он знал только, что вот этот мужик лежал в постели с его Дренкой, стонал от наслаждения, чуть не плакал, засовывал в нее свой поганый красный член, а ее после этого рвало.

Да, пришло время им с Баличем встретиться — продолжать жить, не столкнувшись с ним лицом к лицу, значило уж слишком облегчить себе жизнь. Он давно бы умер от скуки, если бы не всякие трудности внешнего порядка.

Вонючий кофе из автомата «Сайлекс» им налила угрюмая, туповатая девушка лет двадцати. Она была туповатой и угрюмой девушкой лет двадцати и пятнадцать лет назад, когда Шаббат стал захаживать сюда — понюхать. Возможно, это были разные девушки, дочери Берта и Фло, которые одна за другой взрослели и начинали заниматься семейным бизнесом, а может, подобных девушек бесперебойно поставляли хозяевам средние школы Камберленда. Похотливому, вкрадчивому, неразборчивому в связях Шаббату никогда не удавалось добиться ни от одной из них ничего, кроме мычания.

Балич невольно сморщился, попробовав кофе, — он был почти такой же холодный, как погода в тот день, — и когда Шаббат предложил ему вторую чашку, вежливо отказался: «О нет, спасибо, очень хороший кофе, но одной достаточно».

— Вам, наверно, нелегко без вашей жены, — сказал Шаббат. — Вы так похудели.

— Трудные времена, — ответил Балич.

— До сих пор так тяжело?

Тот грустно кивнул:

— Это долго еще будет тяжело. Хуже не бывает. Тридцать один год было одно, а теперь вот третий месяц совсем другая жизнь. В каком-то смысле с каждым днем становится все хуже.

Это уж точно.

— А ваш сын?

— Он тоже до сих пор в шоке. Ему очень ее недостает. Но он молодой, сильный. Его жена говорила мне, что иногда ночью, когда темно… но ничего, он держится.

— Это хорошо, — сказал Шаббат. — Это ведь самая прочная связь на свете — между матерью и ее мальчиком. Ничего нет прочнее.

— Да, да, — сказал Балич, и его мягкие серые глаза стали влажными, он не ожидал встретить столь понимающего собеседника. — Да, когда я увидел ее, мертвую, и моего сына, тогда, ночью, в больнице… она лежала вся в этих трубках, а я смотрел и не мог поверить, что вот прервалась эта, как вы сказали, самая прочная связь, что ее больше не существует. Вот она, лежит, все такая же красивая, а этой связи больше нет. Исчезла. И я поцеловал ее на прощание, и мой сын поцеловал, и я… И они вытащили трубки. И свет, который от нее всегда исходил, был здесь, но только… мертвый.