Театральная история

странно?” — “Наташа, давай запретим вопросительные знаки. Пусть у нас будет больше точек. Утверждений. Согласий. Это нам сейчас нужнее всего”.

— Саш, у тебя на губе темное пятно.

Он стал вытирать рот тыльной стороной ладони.

— Нет, не получилось. — И она быстро, указательным пальцем вытерла его губы.

— Спасибо.

— От тебя пахнет вишней, — сказала она.

— От меня не может пахнуть вишней. Если так, навигация уже открыта, — улыбнулся он.

— Насчет навигации не знаю, но метро работает, — сказала она. — На нем-то мы точно сможем поехать.

На Ярославском вокзале отец Никодим купил билет в Кострому. Там жил его единственный друг, с которым они больше тридцати лет назад вместе поступали в семинарию. И вместе учились. Сейчас это был многодетный батюшка, очень остроумный и очень бедный. Он осуждал отца Никодима за то, что тот был неравнодушен к чинам и званиям — “карьерный голод”. Осуждал за пребывание подле Ипполита Карловича — “слабость к сильным мира сего”. Но редкие, примерно раз в год, встречи свидетельствовали: осуждение не мешает любви.

Священник быстро шел к своему поезду. Ряса запачкалась весенней грязью. А на ботинки и вовсе было больно смотреть. Изгвазданы. Посрамлены. Люди провожали взглядами священника — кто с почтением и даже с чувством вины, кто с насмешкой и с презрением. Отца Никодима не смущала столь широкая палитра взоров. Он к ней давно привык.

Мысли о дожде над океаном не оставляли его: “Сейчас мне кажется, что всю мою жизнь я тайно бунтовал. Против чего? Не мог смириться с тем, как многого Бог мне не дал почувствовать, не дал увидеть. Отсюда моя любовь, замешанная на зависти, к людям, которых Бог просто так, ни за что, наградил талантом”. При мысли о бунте отц Никодим вспомнил Иова, первого в священной истории бунтовщика против Бога. Иов вопрошал Бога о смысле страдания. И Бог явился ему, чтобы задать свои вопросы.

Отец Никодим, глядя, как мрачный грузчик толкает перед собой тележку, наполненную тюками и чемоданами, остановился. Он вспоминал, как ответил Бог Иову: “Где был ты, когда я землю утверждал? Дошел ли ты до родника пучин и ходил ли ты по дну морей? Скажи, есть ли у дождя отец, и кто рождает капли росы?” Грузчик остановился, чтобы перевести дыхание. Посмотрел на священника. На секунду его взгляд загорелся мрачным, как он сам, любопытством. Но мгновенно погас, и руки с грязными ногтями снова надавили на тележку.

Тягостно заскрипев, она двинулась вперед.

Отец Никодим прошептал: “Окликнешь ли тучу гласом Твоим, чтобы обилие вод покрыло Тебя? Прикажешь ли молниям, чтобы они пошли? Скажут ли они Тебе — вот мы?”

Грузчик остановился и стал с таким же мрачным видом сбрасывать с тележки вещи, сопровождая каждый жест солидным и злобным сопением. Отец Никодим почувствовал, что смотрит на него с умилением, и поспешно отвел взгляд. Священник думал: “Но главными были не вопросы, которыми Бог давал понять, как немощен разум бунтующего против него Иова. Главное, что Бог явился ему”.

— И что сказал Иов, когда увидел Бога? — вслух спросил он себя. — Он сказал: “Теперь мои глаза видят Тебя, и потому я отступаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле…” Вижу тебя и отступаюсь! — повторил отец Никодим. — Вижу во всем.

К нему подошла женщина лет пятидесяти. Хотела что-то сказать или спросить. Услышала, что священник довольно громко что-то шепчет. Увидела, что глаза его блестят. Помедлив мгновение, прошла мимо.

Отцу Никодиму страстно захотелось курить, но об этом не могло быть и речи. “У агрессии и ненависти столько оттенков! — подумал отец Никодим, но прервал свою мысль. — Нет, не о том, не о том я должен думать. — И он продолжил проповедовать самому себе. Это приносило покой. И даже торжество. — Твое создание кажется нам избыточным, пугающе великим. Дождь над океаном… Из глубины небес вода льется в воду. Зачем? Нам никогда не понять ни причин, ни целей. Слышится только музыка, только ритм, загадочный, неизбежный, соединяющий все вокруг.

Отец Никодим подошел к седьмому вагону, на котором висела тусклая табличка “Москва—Кострома”.

Когда Наташа и Александр вошли в метро, отец Никодим заходил в наполненный людьми плацкартный вагон.

Когда Александр обнимал Наташу на эскалаторе, отец Никодим неуклюже забрался на верхнюю полку.

Александр спросил:

— Мы едем ко мне?

— Мы же договорились не задавать вопросов, — ответила она.

Когда Наташа поцеловала Александра под шум идущих в разные стороны поездов, отец Никодим с печалью посмотрел в окно.

Москва удалялась. Удалялась жизнь, удобная, комфортная, жизнь, которую он вел долгие годы, и надеялся, что она будет продолжаться и продолжаться без изменений. Его мысли были исполнены решимости, но душа сомневалась. Какая жизнь откроется ему там, куда везет поезд? Он боялся будущего. Колеса стучали все чаще — Москва удалялась быстрее…

Отец Никодим слушал стук колес, и думал, что если он закроет глаза, то снова увидит дождь над океаном. Попутчики увидели, как он медленно закрыл глаза. И лицо его осветила улыбка.

Между небом и океаном стояла огромная, живая стена воды. Словно безбрежная река, соединяющая океан с небом. Постепенно река мельчала. Облака меняли цвет. Сквозь них начали пробиваться лучи солнца. И встала огромная радуга.

Отец Никодим ни за что на свете не открыл бы сейчас глаза. Он любовался водой, светлеющей под солнечными лучами. Любовался небом, которое как будто протянуло океану радугу: сквозь нее пролетали тонкие дождевые линии.

Стук колес и шум дождя сливались в единую мелодию.

1 Стихотворение Юрия Шмидта “Смерть артиста”.