Театральные подмостки

Руку автора я, конечно, узнал. Виталий Булавчиков, наш театральный художник, мастерски лепит такие компьютерные копии-репродукции. Причём делает их на настоящем холсте, в красивой резной рамке. Страсть у него -- "измываться" над полотнами великих художников. Берёт, скажем, две (или несколько) известные картины с разными смысловыми посылами и лепит из них своё "гениальное творение". Помню, долго смеялся над его копией "Иван-Царевич на Сером Волке" Виктора Васнецова, где лица царевича и царевны он заменил на другие, взяв их с картины Василия Пукирева "Неравный брак"... Причём лица дряхлого жениха и юной невесты вписались настолько точно и органично, без всяких изменений, как будто так и предназначались для картины В.Васнецова. У невесты тот же наклон головы, только в зеркальном отображении. Вот представьте себе царевича, изрядно постаревшего, одряхлевшего, с чванливо оттопыренной нижней губой, который трепетно и нежно прижимает к себе юную невесту... Просто слезу прошибает от умиления... К тому же Виталий позволил себе вольность и поработал с мордой волка, скривив нос и оскал в загадочную и злорадную усмешку. Эта картина у него в двух вариантах. В одном -- заменены только лица, а в другом -- жених и невеста сидят на волке в своих свадебных нарядах. Ещё мне понравились его "Бурлаки на Волге". То есть это, конечно, картина Ильи Репина, но бурлаки уже с лицами российских императоров, в соответствующих парадных мундирах, с муаровыми лентами, аксельбантами, крестами, звёздами и орденами. Среди них в упряжке, надрываясь, тянут огромный корабль (намного больше, чем у Репина) и две императрицы Елизавета I и Екатерина II, облачённые в нарядные белоснежные платья, инкрустированные драгоценностями, с цветастыми кружевами и оборками. Или вот другая картина: в санях вместо боярыни Морозовой из известной работы Василия Сурикова оказалась "Алёнушка" Васнецова в той же печальной и задумчивой позе. А вместо мальчика рядом с санями бежит козлёнок... И таким вот образом Виталий нещадно "надругался" над многими нетленными полотнами. Некоторые изувечил так, что и сами авторы не разберутся, где чьё. Теперь вот и меня, и себя, и всю нашу труппу сунул в очередную свою карикатуру.

Я обернулся на Виталю -- он скромно ужался в конце стола и смущённо ковырял вилкой в тарелке. Талант! Вот только непонятно, какой тут посыл. Что я делаю в центре? Читаю стихи? Тогда причём здесь именины?

– - "Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил", -- процитировал я Пушкина.
– - Нет не так: "Старина Бересклет нас заметил и... и... в труппу нас благословил". Где-то так... Тронут... тронут до глубины души. Может, я вам и впрямь стихи, что ли, почитаю. Намедни наткнулся на замечательного поэта...

– - В другой раз, Ваня, -- улыбаясь, сказала Лиза Скосырева.
– - Тебе, правда, понравилось?

– - Правда.

– - Ещё бы не понравилось!
– - радостно воскликнул Бересклет.
– - Вот, Ванечка, поставили тебя в центр -- теперь не разочаруй нас. Ты должен стать премьерчиком в нашем театре.

Бересклет ко всем так обращается: Сашенька, Ирочка, Игорёчек, Ванечка, Лизонька... Невзирая на возраст, награды и положение. Самому ему чуть больше шестидесяти. Он вообще какой-то суетливый и лукавый, коварный и льстивый. Может за глаза с упоением поливать грязью кого ни попадя. Но появись на пороге его кабинета, сразу же вскакивает с кресла и лезет со своими объятиями, даже если чувствует нескрываемую враждебность. И при встрече, пока со всеми не обнимется и не расцелуется, не успокоится. Разговаривает торопливо, мягким спокойным говорком, в изобилии прилагая всевозможные ласкательные суффиксы. С той же лукавой улыбкой и льстивыми словечками устраивает изощрённые показательные порки. По поводу и без -- лишает премии и отстраняет от спектакля, не стесняясь, высасывает из пальца надуманные предлоги, чтобы не отпускать на съёмки фильма. Сам же тщеславен до смешного, любит, когда им восхищаются, и всё время напрашивается на похвалу. Помнится, как-то ляпнул: "Не будет меня -- вся театральная культура полетит к чёртовой бабушке! Да... А на моё бездыханное тело навалят огромную каменную глыбу с эпитафией: "Здесь покоится великий Бересклет, при жизни которого природа боялась быть побежденной, а после его смерти она боялась умереть"". "Эти слова на могиле Рафаэля написаны", -- вспомнил кто-то. "Разве?.. Ну, они мне тоже подходят..."

...-- Вот это сюрприз!
– - воскликнула моя жена Лера.
– - А почему у Вани бутылка из кармана торчит? Ваня вообще-то редко пьёт. Ему вообще-то надо было нимб над головой нарисовать...

– - А я слышала, -- сказала Геля Смирнова-Коркина, -- если Репин писал чей-то портрет, тот вскоре умирал...

– - Как!..
– - ахнула Лиза Скосырева.
– - Хочешь сказать: мы скоро все... того?

– - Я не знаю... Столыпина вот сразу убили...

– - Ну что за глупости!
– - вспылил Виталий Булавчиков.
– - У Репина сотни портретов! Ну, с десяток -- так уж совпало... да ну, чушь какая-то!

– - Может, и так, -- не унималась Геля.

– - Вот Пушкина из картины вырезали -- а вдруг ему это не понравится?

– - Ну ты вообще! Его же не из подлинника вырезали! Вот если бы мы подлинник нарушили, тогда бы Пушкин, конечно, возмутился... И Репин тоже. К бабке ходить не надо. Да и вообще, подлинник изменить невозможно! А копия... копия -- это так...

– - Да-а... Ловко...
– - оценила и Бортали-Мирская.
– - Раньше художники годами над картиной трудились, а сейчас -- раз, и готово.

– - А что вы хотите, Лидия Родионовна, -- сказала Ольга Резунова.
– - Жизнь не стоит на месте. Согласитесь, лучше любой фотографии!

– - Жизнь-то -- не стоит, а творчество, похоже, умирает.

– - С чего вы взяли?

– - А как?
– - с грустью качала головой наша "великая старуха".
– - Когда картины закончатся, с чего такие свои "шедевры" лепить будете? Настоящих художников уже нет. Сейчас одни фокусники, маляры и карикатуристы. Раньше все вручную, а сейчас конвейерная бутафория. Вон хоть Пикассо взять. Наштамповал восемьдесят тысяч картинок и поделок -- и великий художник... Смешно. Карандашиком чиркнул -- нате вам голубь мира! А если бы в наше время жил, миллион бы, наверно, настряпал... Сам признавался, что всё ради денег.

Лиза Скосырева торопливо позвала к столу и сама произнесла тост. Ну, моих родителей вспомнила: мол, подарили миру такого сына... А потом покатилось веселье дальше, с гиканьем и плясками.

К моей жене Лере подсел старик Алаторцев и давай меня нахваливать.

– - Ваня сам себе цены не знает, -- захлёбываясь от умиления, говорил он.
– - Так играет, что душу надвое перешибает. Сердце -- вдребезги. Подсунут ему дохлу роль -- стару, квёлу, еле живую, -- от которой все отказываются, а он в неё жизнь вдохнёт, здоровье, приоденет, нарядит, всякими красками разукрасит. Вон видишь -- Стылый, вон тот, уже и "народного" отхватил. А какой он актёр? Отчесал роль -- и в сторону её. Отчесал -- и в сторону... Или вон Качель такой же. А Ваня не таков. С душой и с полной отдачей выкладывается. Да только, вижу, мается чего-то, будто не нашёл ещё себя, дорожку свою не нащупал. Талант-то большой, а не раскрылся. Гложет его чего-то, покою не даёт... Ты береги его, дочка, терпи, ежли что, время, оно само всё по местам расставит.

А ко мне прицепился наш комик и балагур Василий Котозвонов. Он у нас вроде юродивого. Запросто может всяких гадостей и колкостей наговорить. Вроде как в шутку. Потом не знаешь, что и думать. Наплюхал он себе и мне рюмки и с поздравлениями полез.

– - Желаю тебе, Ваня, чтобы все твои мечты исполнились. Как сказала наша великая Фаина Раневская: "Всё обязательно сбудется! Стоит только расхотеть!.." -- чмокнул своей рюмашкой мою рюмку и вдохновенно и залпом выпил. Крякнул и хотел ещё что-то "хорошее" и "доброе" сказать, но актёрская братия его проворно уволокла в сторону, видимо пожалев меня, именинника.

Ко мне сразу подсел тихий и загадочный актёр Георгий Виноградов. Он уже в годах, лет ему этак под семьдесят. Типичный трагик, грустный и задумчивый, что-то жалкое и хрупкое во всём его облике. Мы к нему трепетно относимся, с уважением и любовью. И он ко всем по-отечески, любит наставлять да вразумлять. Тут же Ольга Резунова элегантно на своё место -- напротив меня -- вернулась. Присела, вся такая одухотворённая и женственная, и с интересом на нас уставилась. Покосился на неё Георгий Васильевич, покачал головой, всё же разговор свой повёл.

– - Давай, Ваня, за твоё второе рождение выпьем, -- сказал он своим тихим и даже несколько бабьим голосом.
– - Ты вот в свой день рождения чуть не погиб, а в этом большая тайность есть. Я-то уж старик, знаю. Ты не смейся, тут великий смысл сокрыт... или знак какой-то. Может, это тебе жизненна подсказка... а вдруг тебя к чему-то судьба подводит? Постучалась к тебе робко и что-то сказать хочет.

– - Ничего себе "робко"!
– - захлопала ресницами Ольга.
– - Чуть на тот свет не отправила!

– - Э-хе-хе, не знаете вы, что такое судьба. Если она захочет, и дверь вышибет. А надо будет, и на тот свет отправит... для вразумления...

– - Хорошенькое вразумление! Насколько я знаю, оттуда ещё никто не возвращался.

– - Возвращаются... Ещё как возвращаются!.. Каждый человек хоть один раз в своей жизни да сбегает... Только потом ничегошеньки не помнит. Это не насовсем когда. А насовсем -- это, само собой, каждого ожидает.

– - Как это "не насовсем"?
– - удивилась Ольга.
– - Вы клиническую смерть имеете в виду?