Течения

Как только Саша отошла от стола, Вера заржала и три раза хлопнула в ладоши. Подружки с Любой, значит? Ха-ха. Умираю! Что, на шопинг с ней ходите? На маникюр? Вера хохотала, я улыбалась ей в ответ, потому что чувствовала себя растерянно. Вера никогда не была так груба со мной, и я хотела остановить ее.

Ревнуешь?

Вера перестала смеяться и улыбнулась по-ребеночьи, одним уголком губ.

Немножко.

После пар мы замотали лица шарфами и спустились в подземный переход рядом с факультетом. Я еще ни разу не ходила по нему, потому что он вел к острозубому и ржавому Кремлю, а мне там было нечего делать, но Вера сказала, что пора. На выходе, у края Манежной площади, возле фонтана с конями стояла Сильвия Александровна, замерзшая и жалкая. Она держала слишком большой плакат. Ее тонкие коротенькие руки будто торчали из боков, а полотно между ними скручивалось вовнутрь. Но надпись была читаемой. «Нам не нужен вечный президент». Никто на нее не смотрел. Я не хотела, чтобы она заметила нас, ведь тогда пришлось бы подойти.

Слушай, давай в другой раз, погода совсем мерзкая, — сказала я.

Согласна, меня саму сейчас сдует.

В тот момент мы обе смотрели на Сильвию Александровну. Потом спустились в метро и вместе доехали до «Чистых прудов». Там мы перешли на рыжую ветку и разошлись: Вера поехала вверх, а я вниз. На прощание мы, как всегда, крепко обнялись. Всю дорогу я читала «Государя» Макиавелли по программе. Почему-то хотелось, чтобы кто-нибудь из пассажиров обратил на это внимание.

Когда я вышла из метро, чуть не вывалилась на проезжую часть из-за ветра — он был даже сильнее, чем на Манежной площади. Почти все пассажиры сразу прыгали в маршрутку. И только я сама понесла свое голодное замерзшее тело через панельковые дворы к общежитию. По пути я занимала себя тем, что считала, как растянуть сто семьдесят рублей до послезавтрашней посылки. Всего через восемь дней придет стипендия. Еще через одну неделю папа получит зарплату и отправит мне половину. Раньше мы жили всей семьей на его месячный заработок. Теперь, в Москве, я за две недели истрачиваю такую огромную сумму, но при этом могу себе позволить всего одну куриную котлету в сутки.

Пока мы с Любой висели на перекладинах в вагоне метро, я думала о том, сможет ли она поднять десять килограммов. Люба покачивалась, широко раскрыв глаза, но они никуда не смотрели. Люба будто переключила взгляд внутрь черепной коробки, чтобы перемотать к началу свои мудреные сны, которые она любила записывать. Мне казалось, что, если вагон слишком сильно дернется, Люба треснет и надломится, ее кожа лопнет и на пол выльется кровь василькового цвета.

Мы вышли на перрон, когда к нему подкатывался поезд. Нужный вагон находился в начале состава, и мы быстро его отыскали. Возле него стоял очень загорелый мужчина в раздутом черном пуховике, наброшенном поверх форменного пиджака. Он кивал и улыбался пассажирам, которые покидали вагон.

Кожа моего папы была такого же цвета, она тоже собиралась на лбу и возле глаз частыми тугими складками. Южные мужчины носят вечный глубокий загар, их кожа никогда не выцветает. Они десятилетиями строят большой дом, чтобы потом жить в нем вместе с детьми, которые вырастут и уедут в Москву, Сочи, Ростов-на-Дону. Или с апреля по октябрь торчат из своих огородов, голые по пояс, увлажняют и вспахивают землю, дергают сорняки и выбирают из нее червей. Или после обычной работы, которая нужна для пенсии, идут на стройку, где зарабатывают «нормальные деньги», «шабашат» и надеются, что богач, заказавший строительство, их «не кинет». Мы почти не разговаривали с папой, не знали друг о друге ничего, но я восхищалась им, потому что он был южным мужчиной, умеющим все и заботящимся о семье так, как у него это получалось.

Рассматривая кожу проводника, я ужасно захотела плакать. Когда все вышли, он подозвал нас и выволок наружу две огромные клетчатые сумки. Ну, держи, дочка, сказал проводник и улыбнулся так, что на лице выскочили все его складочки.

Я не смогла поднять свою сумку с первого раза. Потом потянула за ручку Любину, и она точно так же расплющила ладонь, как и первая. Настюш, предлагаю систему, сказала Люба. Тридцать на тридцать, тридцать шагов идти, тридцать секунд отдыхать. Я согласилась, мы взвалили на себя сумки, и Люба стала считать томным холодным голосом. На пятом подходе из меня вместе с потом вылилось чувство вины за то, что я заставила Любу так мучиться. К восьмому подходу мы уже добрались ко входу в метро. И когда наши сумки подхватили два узбекских парня и втащили их в вагон, я почувствовала себя счастливой. Мы с Любой допинали ношу до дверей вагона, которые не открывались на остановках, и сели прямо сверху. Любин лоб, всегда сухой и гладкий, выглядел липко. Она делала долгие тягучие вдохи и улыбалась. Хорошая тренировочка, да, Настюш, сказала Люба. Первые два прогона между станциями мы ехали молча. Потом Люба заговорила.

Настюш, а ты что, влюбилась в Веру?

Люба вполне могла так пошутить. На самом деле она была хорошей девчонкой и очень хотела влиться в какую-нибудь компанию. Такие, как Саша, понимали это и звали ее на все вечеринки. Такие, как наши одногруппницы, высмеивали каждую Любину попытку сблизиться. Поэтому на факультете она держалась замороженно и отстраненно, но с теми, кому доверяла, бывала веселой и иногда — хоть и невпопад — юморила. Правда, тогда в вагоне, спрашивая о Вере, Люба выглядела серьезной. Я подождала несколько секунд, прежде чем отвечать. Вдруг она все-таки засмеется.

В смысле, Люба, о чем ты, мы просто подруги.

Ну, не знаю, Настюш… вы так смотрите друг на друга иногда. И как-то часто держитесь за руки.

Перед глазами запрыгали пятна, легкие сжались и стали тугими. Я с трудом вдыхала. И не знала, что чувствую. Я была почти счастлива, что Люба уравняла меня и Веру в наших отношениях. Выходит, мы смотрели друг на друга с одинаковым восхищением. И в то же время — сильно испугалась.

Люба, ты же маму целуешь на ночь?

Конечно.

А бабушку обнимаешь при встрече?

Да, бывает.

Вот и у нас с Верой бывает.

На посылку я позвала соседок Карину и Машу, еще Любу, Настя-два снова куда-то пропала, а Саша еще не вернулась с работы, но я решила припасти что-нибудь для нее и ее сокомнатниц. Пока Люба неспешно переодевалась у себя в комнате, Маша дочитывала учебник по теории литературы, а Карина заканчивала вечерний разговор с родителями, я раскопала в сумке увесистый пакет с жареными котлетами, вытащила из него четыре штуки и переложила в другой пакет. Все продукты мама заморозила и обернула в пузырчатую фольгу, чтобы они не испортились. Котлеты разморозились, но еще были холодными.

Когда мы с Любой, поймав все-таки мальчиков, вместе с ними втаскивали себя и сумки в общежитие, я заметила двух тощих котов у свежезаколоченного оконца в подвал. Я решила накормить их и пошла к лифту. Внутри никого не было, так что я взяла пакет в левую руку, а правую засунула внутрь и стала разминать котлеты. За секунду до того, как дверцы разъехались, я успела спрятать пакет за пазуху. В лифте осел тяжелый говяжий запах, и девчонка, которая зашла следом, сказала: фу, чем это воняет. Я завернула в узкий слепой коридорчик, где никого никогда не было, и облизала пальцы.

Коты были на месте. Я высыпала перед ними котлетную крошку и села на корточки рядом с заколоченным оконцем. Слушала, как коты за моей спиной пожирают жареную говядину, давясь и чавкая. Дырку в подвал заколотили куском пластиковой доски, из таких раньше складывали навесные потолки — в нашем доме на кухне до сих пор такой потолок. Я вытащила из кармана ключ от общежитской комнаты, просунула его между стеной и пластиком, немного раскачала доску и оторвала ее. Коты как раз перестали есть и тут же забежали в дыру, чиркнув худыми боками о мою ногу. Через мгновение один кот вернулся, высунул морду наружу и дал себя погладить. Я водила пальцами по коричневой пыльной шерстке и чувствовала, как внутри меня успокаивается все, что приходилось сдерживать во время разговоров с людьми. Люба с ее вопросами, Вера с ее проблемами, одногруппницы, с которыми не знаешь как себя вести, чтобы не опозориться. Кот три раза коротко лизнул руку и скрылся в дыре. Его язык был царапающим и неприятным. Я решила принести к дыре теплой воды, как только мы закончим ужинать посылкой.

Когда все собрались и сели в рядок на моей кровати, я выдвинула на середину своего закутка журнальный стол — таких было по две штуки в каждой комнате, все на них ставили электрические чайники и крупу. Потом начала доставать еду из клетчатых сумок, она была замотана в газеты, пупырчатые пленки и полиэтилен. Я раскрывала каждый сверток так, будто показывала фокусы: широко жестикулировала и объявляла блюда, как артистов. Балкарские хычины, три осетинских пирога, пакет с котлетами, сушеные яблоки, армянские лепешки с зеленью. Каждый раз, когда на столике появлялось новое блюдо, Карина, Люба и Маша тянули «у» или «о», хохотали и аплодисментами приветствовали еду.