Телохранитель моего мужа

— А в чём суть так рисковать, Катюх?

— В охоте, — улыбаюсь одними уголками губ. — В охоте на живца. Мне нравится риск. Это меня будоражит.

— Однажды ты напорешься на какого-нибудь больного ублюдка.

— Мне везёт, — пожимаю плечами. — А если не повезёт, значит перестану мучиться.

Я выхожу через чёрный ход. Тот, где меня никто не увидит.

Город большой. Он похож на огромное уродливое животное с извилинами улиц-вен. Можно менять маршруты и ни разу не возвращаться в те места, где я уже побывала. Можно блуждать по огрубелой шкуре и не оставлять следов. Завтра прольётся дождь и скроет отпечатки каблуков моих туфель. Завтра у города будет другой день, что скроет тайны и непотребства.

Я, конечно же, вру Вете. Это единственная ложь, которую я себе позволяю. Она простит и поймёт, если однажды узнает или я сама откроюсь.

Дело не в охоте и риске. Дело в самой обычной мести. Извращённой и уродливой. Слабой и глупой. Но это моя личная вендетта монстру, которому я пожертвовала лучшие годы своей жизни.

Я не жалею. Это мой выбор. Как и месть, что позволяет мне держаться на плаву и не тонуть.

2. Артём

День не задался с утра. Точка. Где-то там должна быть запятая, но я находился в отвратительном настроении, поэтому не желал её искать.

— Ещё раз накосячишь, — рычу я на Епифанова, — выгоню взашей. Будешь с протянутой рукой милостыню просить на площади Мира. Потому что я тебе такой волчий билет выпишу — никуда, выше дворника, тебя не возьмут. Ты меня понял?

Епифанов челюстями скрежещет, как будто зерно перемалывает до муки. Кивает зло. Глаз не поднимает. Он и сам в курсе, что не справился, но это его второй прокол, поэтому есть повод призадуматься. Везде ценятся профессионалы, а не те парни, что раз за разом подставляют твою голову под раздачу орехов.

Мне тяжело. Я их начальник, они — мои подчинённые. Свора мужиков. Здоровых, мощных профи. Отряд киллеров — это в скобках, за чертой документов и бумаг. Охранники, телохранители — это их прямые обязанности.

Охранное агентство «Шанс». А мне двадцать восемь. Им — кому больше, кому немного меньше. Сильно молодых берём «на подтанцовки» и то только с отличными данными и безупречным послужным списком. В общем, для аксакалов я не ахти какой авторитет. Вон, как для Епифанова.

Мне бы поинтересоваться. Расспросить. Он не просто так косячит, а по причине. Наверное, в семье что-то. Но мне настолько всё это неинтересно, что я даже и не начинаю. Хорошо. Вру. Я не хочу, не желаю втягиваться. Но вынужден это делать.

Старый чёрт оставил мне это агентство, а сам благополучно свинтил в кому, где он и пребывает уже с полгода. Шесть месяцев, три дня и пятнадцать часов. И я не знаю, есть ли шанс на то, что он однажды очнётся.

Иногда мне кажется, он сделал это специально: самоустранился, чтобы я занял его место. То самое кресло, о котором не мечтал, не хотел, не собирался. Но жизнь вносит свои коррективы.

Я не хотел. Он настаивал. Я отбрыкивался, как мог. Он давил. «Шанс» — его детище. Его, а не моё. Из всех Стояновых я меньше всех солдафон, хотя, как и полагается, служил, отдал долг родине, дважды побывал в горячих точках.

— У тебя отличные данные! — спорил со мной дед.

Я не отрицал. Что есть, то есть: сильный, здоровый, цепкий. Но у меня данные больше следователя, чем силовика. Шерлока Холмса, нежели Рэмбо.

Я не желал заведовать этими мужиками, создавать имидж, охранять депутатов, бизнесменов, бандюг, их жён, собак и детей.

И вот результат. Старик в коме, а я отдуваюсь. Злюсь, но выполняю обязанности. Строю великовозрастных гамадрилов, подбираю лучшие варианты, улыбаюсь всем этим уродам и не очень, развожу дипломатию и пытаюсь рулить.

Больше всего мне хочется выйти в чисто поле с шашкой наголо и порубить всех в капусту. Слить пар и успокоиться. Залечь на дно, выспаться, забыть о «Шансе» как о кошмарном сне и наконец-то заняться тем, к чему у меня лежит душа.

Да я бы лучше в следаки пошёл. Мне хватает и талантов, и образования. Всё, что угодно, лишь бы не тянуть дело, доставшееся в наследство.

С другой стороны, это бизнес, деньги, связи. И, как ни крути, работа затягивает с головой — хочу я этого или не хочу. Сегодня я с ужасом понял, что втягиваюсь. Становлюсь кирзовым сапогом, тем самым солдафоном, коего всегда во мне видел мой дед.

Мерзкое послевкусие от «озарения». Может, поэтому весь день меня преследовала малодушная мыслишка: надраться. Упиться в дым. Выпасть из обоймы хотя бы на вечер.

Снять бабу, в конце концов. Я забыл, когда у меня был нормальный секс. Я уж молчу о регулярном. Кажется, три месяца назад, когда выставил с чемоданами и фикусом пассию № 5 — Ирочку. Не сошлись характерами. Она так считала, а я не стал ей возражать.

Кажется, она ждала, что я её остановлю, верну, утешу. А я же испытал облегчение, когда она скрылась в лифте вместе со своим нехитрым скарбом.

В общем, под вечер, когда очередной хмырь учил меня, где в его доме нужно ставить сигнализацию и какая охрана ему нужна, я решил твёрдо: сейчас разделаюсь с ним — и вперёд. Туда, где неоновые огни. Туда, где пахнет выпивкой и женщинами.

Уйти удалось не сразу. Позвонила мать.

— Ты бы навестил его, сынок, — голос у неё далёкий и грустный. Усталый. — Говорят, люди в коме слышат и всё понимают.

Начиталась всякой ерунды в Интернете. Небось и по форумам коматозников прошлась. У неё как бы нет других дел и обязанностей: работать ей незачем — обеспеченная, ещё не старая, привлекательная. Я с удовольствием выдал бы её замуж, но она хранит какую-то трепетную верность отцу, что умер несколько лет назад.

— Хорошо, мам, съезжу. Да, сегодня же, — вздыхаю, чувствуя вину.

Я и правда, уже неделю не был у старого чёрта. Закрутился, устаю, работаю на износ. Он был бы счастлив — знаю. Но как-то негоже его обижать.

Может, он и впрямь всё понимает. И, может, рассказы о любимом детище помогут его вытащить, хотя прогнозы неутешительные. Врач сказал, что те, кто не выбрался в течение месяца, почти обречены. А чудеса случаются редко. И ещё неизвестно, каким он будет, если очнётся. Но нам плевать. Как-то спокойнее понимать, что он жив и дышит.

Я переодеваюсь здесь же — на работе. У меня тут целый арсенал костюмов, рубашек для офиса и одежды попроще для повседневности.

Я люблю чёрное — удивительный цвет. Универсальный. Чёрная водолазка, чёрные джинсы. Комфортно, удобно. Не то, что эти костюмные условности, коим я должен следовать. Какой дурак их только придумал.

Последними надеваю чёрное пальто и белый шарф. На улице холодает день ото дня. А мне переться через полгорода в клинику. Благо — на машине.

Он всё такой же. Не изменился почти. Разве что черты лица немного обострились. Для меня он спит — мой дед, Стоянов Николай Григорьевич. Я присаживаюсь рядом и, взяв его за руку, рассказываю обо всём подряд. О «Шансе», о мужиках, о проблемах.