Темная материя

Комиссар поворачивает запястье: четыре тридцать утра, суббота. Не запантентовать ли на себя этот час! Встать рано ему уже давно нипочем. В любой час он может открыть глаза и подняться с постели как ни в чем не бывало, как будто никакого сна нет в помине, и уж тем более сновидений, в чьих коридорах люди блуждают, растрачивая на это треть отпущенной жизни. Способность без труда вставать в любое время относится к числу тех немногих, которые с возрастом улучшаются. Молодым человеком Шильф любил повторять, что никогда не будет стариком. У стариков не остается никаких ожиданий, кроме ожидания еды.

Усмехнувшись, он спускает ноги и обеими ступнями становится на решетчатую площадку пожарной лестницы, которая, несмотря на все предосторожности, начинает звенеть под ним, точно гонг. Почему он иногда выходит из дому таким путем, залезая в новый день своей жизни, как взломщик, он бы и сам не мог удовлетворительно объяснить. Временами он считает разумным поймать врасплох реальность с ее гротескными неожиданностями, перехватив ее на пути к темным делам. Прежде чем закрыть за собой окно, он еще раз напоследок оглядывается на квартиру. Ничто не шелохнулось. Все так, словно комиссар, как это было у него с незапамятных времен, по-прежнему одинок.

Оглядываясь на свою жизнь, Шильф, как ему кажется, убеждается, что добрых два десятка лет назад он был таким же, как все нормальные люди. У него была профессия, было жилище, были страсти, возможно, даже семья. Затем произошел слом. Молодой Шильф застрелил при облаве человека, который полез в карман, просто чтобы достать ключ от своей машины. Или, быть может, Шильф в выходные ехал погулять среди виноградников, когда подозреваемый оттеснил его на обочину, а сзади сидели его жена и сынишка. Комиссар уверяет, что ничего не помнит. «Слом» — это название катастрофы, которую его память кое-как скрывает.

Для продолжения после катастрофы потребовалась новая личность. Из того, что уцелело от прежнего существования, Шильф отобрал части, еще способные как-то функционировать. К ним относилась его работа, которую он умел выполнять лучше большинства других людей его профессии. Утром он вставал, принимал через определенные промежутки пищу, пользовался общественным транспортом и такими продуктами, как табак и алкоголь, помнил место, где стоит его кровать. Но он так и не дождался, чтобы в сумме все это восстановило его в качестве новой полноценной личности. Его проблема заключалась в том, что у него не хватило духу положить конец своей жизни по той лишь причине, что кончился тот человек, который ею жил. В какой-то момент он понял, что надо как-то доживать. И комиссар здорово поднаторел в искусстве доживания. Так было, пока на его пути не попались две вещи, которые заметно затруднили для него достижение новых успехов на этом поприще: первая — это женщина, вторая — смертный приговор.

Смертный приговор он выслушал в душных объятиях потогонного, непристойно скрипящего кожаного кресла модели «честерфилд». Это кресло входит в обстановку выдержанного в английском стиле рабочего кабинета, в который домашний врач Шильфа приводит своих пациентов после того, как вдоволь просветит им лампочкой разные отверстия тела. Пол покрыт толстым ковром, стены — темными деревянными панелями, и в добавление ко всей прочей вопиющей роскоши книги классиков с золотым обрезом можно доставать с полок при помощи библиотекарской лесенки на колесиках.

Женщина, которая встретилась на пути Шильфа, в каком-то смысле представляет полную противоположность этого английского кабинета. У нее темные, слегка волнистые волосы, фантастически курносый нос, неглубокие глаза, отражающие то или иное окружение своей хозяйки, и такое телосложение, которое больше подошло бы для девчонки, чем для сорокалетней женщины. Комиссар встретился с ней в штутгартской пешеходной зоне вскоре после злополучного посещения врача. Точнее, она врезалась в него сзади, когда он вдруг резко остановился. Перед ним, как это нередко случалось в последнее время, посреди мостовой внезапно разверзлась бездна. Глядя в этот провал, он видел бездонную пропасть, это было состояние вне времени и пространства, где все связано со всем.

В комиссаре с детства жило такое представление, что за внешним миром скрывается некая первозданная субстанция реальности. У мыслителей более великих, чем он, тоже встречаются такие слова, как вещь в себе, бытие как таковоеили, попросту, информация.Наш комиссар называет это сейчас «первоначальный текст», понимая под ним нечто, что скрыто за зримым и поддающимся практическому воздействию бытовым планом обыденной жизни. Этот термин нравится ему тем, что содержит в себе сравнение реальности с рукотворной, сделанной человеком машиной, с рациональным продуктом разума. Ибо в его понимании эта реальность и есть не что иное, как творение, ежесекундно рождающееся в голове каждого отдельного человека. Комиссар давно еще выработал для себя метод, при помощи которого он пытается читать первоначальный текст. Таким способом он подходит к распутыванию поручаемых ему дел. Когда врата, ведущие в бездну, начали открываться перед ним непрошено, то эти явления, наряду с участившимися приступами головной боли, послужили причиной его недавнего похода к врачу.

За спиной послышался шорох пластиковых мешков. Затем возглас и толчок в спину. Удар, казалось бы, должен был сбросить его за край бездны. Ему уже мнилось, что он падает, однако это не вызвало у него страха, а лишь такое огромное нетерпение, что, сделав невольный шаг вперед и почувствовав под ногами твердую почву, он обернулся к обидчику с выражением глубочайшего сожаления на лице. Увидев, какая мина изобразилась на его физиономии, женщина рассмеялась, весело тряхнула кудрями и раздумала извиняться. Вместо всяких слов она, когда комиссар продолжил свой путь, тоже пошла за ним следом. Он не подавал ей руки, не называл своего имени. И вот таскал за собой по центру города туда и сюда, как волочащийся сзади плавучий якорь. Выйдя от врача, он собирался сделать что-то нормальное, например купить кусок пиццы. Сейчас оставалась только одна задача: как отделаться от новой знакомой. Она тащилась за ним с пластиковыми пакетами, в которых, как потом выяснилось, носила с собой все, что ей было необходимо для жизни, она следовала за комиссаром, не удивляясь, почему они то и дело огибают одни и те же углы. У Шильфа не хватило фантазии, а пешеходная зона была слишком мала, чтобы внести больше разнообразия в столь затянувшуюся прогулку. И вот, пока они в который раз останавливались у тех же светофоров, переходили через те же улицы, заглядывали мимоходом в те же витрины, женщина невозмутимо и непрерывно рассказывала о себе.

В шестнадцать лет она начала работать натурщицей в натурном классе и вскоре стала зарабатывать столько денег, что уже не ощущала насущной необходимости учиться какой-нибудь нормальной профессии. Со временем художники приобретали все большую известность, и жалованье становилось больше. Она очень скоро сообразила, что ей платят не за наготу, а за то, что она способна подвижнически терпеть физическое напряжение, необходимое для того, чтобы часами держать одну и ту же неподвижную позу. Она достигла совершенства в умении управлять своей физической болью, притом в условиях тоскливейшего помещения, оживляемого лишь поскрипыванием древесных угольков да изредка — шумными вздохами и охами художников. Замерев в оцепенелой позе, она, к восторгу художников, могла, обернувшись к ним, как бы в испуге, вполоборота, терпеливо простоять так от полудня до самого конца занятий. Слава ее ширилась, передаваемая из уст в уста, заказчики не переводились. Ее столько раз изображали на картинах, говорила женщина, что иногда она невольно спрашивает себя, кто же она такая. В то время как другие корпели в мрачных конторах, она посиживала за чашечкой кофе в садике своего любимого кафе, подставляя лицо ласковому поглаживанию ветерка. Вообще-то, призналась она комиссару, она не рассчитывала, что когда-нибудь придется менять такой исключительно приятный образ жизни на что-то другое. Пока один ортопед не объявил, что ей навсегда нужно отказаться от работы модели, если она не хочет, чтобы постоянное неподвижное стояние напрочь доконало ее спину, колени и локти.

— Ну, что вы скажете об этой истории? — спросила женщина, когда они, словно по уговору, замедлили шаги и остановились на Дворцовой площади перед стеклянной дверью «Макдоналдса».

Комиссар не догадывался, что, разглагольствуя перед ним, она рассказывает какую-то историю. Человек, не задающийся вопросом, кто он такой, не может хорошо разбираться в искусстве рассказывания.

Он произнес это вслух, и женщине понравилось его замечание. Она рассмеялась. У ее ног по земле скакали воробьи, гоняясь за разлетающимися конфетными фантиками и катящимися сигаретными окурками; было ветрено. Комиссара до того утомила продолжительная прогулка, что сама мысль о том, что можно перекусить и выпить чашечку кофе, одарила его острым чувством счастья. В превосходном настроении они дружно зашли в ресторан. На пороге Шильф придержал дверь, пропуская женщину вперед. Ему почудилось, что встречные посетители как-то странно на него посматривают, и он решительным шагом целеустремленно направился вслед за своей дамой к дальнему угловому столику. Женщина устало уселась на скамейку и гибкими движениями скинула с себя куртку. После диагноза, поставленного ортопедом, сказала она, остатков ее сбережений уже едва хватит недельки на две. Она как кузнечик из басни [18] : пока длилось нескончаемое лето, не утруждала себя думами о суровых зимних днях. Поэтому-то она теперь и ищет того, кто бы о ней позаботился.

18

В знаменитом переводе басни Лафонтена, выполненном И. А. Крыловым, кузнечик был заменен на стрекозу.

Тут комиссар понял, что произойдет в следующую минуту. Он сел, снова встал и спросил, чего ей принести. Гамбургер, например, яблочного пирога или куриных обрезков в жирной панировке. На это женщина, бросив на него укоризненный и чуть ли не полный нежности взгляд, сказала, чтобы он спокойно сел и, как цивилизованный человек, подозвал бы официанта, у которого можно спросить меню. Теперь комиссар знал не только то, что сейчас произойдет. У него вдруг возникло стойкое подозрение, что этой женщины, ниспосланной ему одновременно со смертным приговором, на самом деле вовсе не существует. Слишком уж хорошо человек, спрашивающий в «Макдоналдсе» меню, вписывался во все странности его воображения. В ее положении, говорила между тем женщина, продолжая разглядывать его своими зеркальными глазами, свихнуться проще простого. Однако товар, который предлагает нам жизнь, все еще манит ее сильнее, чем потусторонний бред.