Тёмная радуга

Г Л А В А 3

Утром, после завтрака, мы с Татушкой отправились обучать меня всяческим волшебным премудростям. Дик, естественно, увязался следом.

Татушка учила меня пользоваться лозой. Лоза — это такая раздвоенная веточка, которую нужно держать параллельно земле, и когда она начинает вдруг сама двигаться, это означает, что в данном месте либо протекает подземная река, либо залегают какие-нибудь минералы, либо что-нибудь еще по вашему запросу. Дело усложнялось тем, что к этому прибавлялись определенные заклинания, с помощью которых можно вытаскивать на поверхность все, спрятанное под землей.

Трудная это оказалась работа. Никогда не думала, что запоминать заклинания такая сложная вещь. Важно было не перепутать последовательность слов и одновременно представить себе зрительно чего же я должна добиться. Татушка предложила мне вызвать ручеек. Как и следовало ожидать, когда я попыталась совместить эти два занятия, я, конечно, все перепутала, или что-то перепуталось у меня в мозгах, и из темных глубин моей дурной головы выплыли какие-то совершенно дремучие образы.

Земля на прекрасной полянке вдруг заколыхалась, запахло плесенью, веселая лужайка покрылась мутной водой, потом затянулась ряской, по краям образовались камыши и прочие болотные кочки и колючки, и из середины этого благолепия высунулась внушительных размеров змеюка ярко-синего, прямо-таки ультрамаринового, цвета, о семи головах на длинных толстых шеях. На центральной (самой длинной) шее красовался золотой обруч. Каждая голова оканчивалась оскаленной пастью, из коей торчал раздвоенный язык, и где помещались два ряда острых зубов. И все это многоголовое барахло очень неаппетитно смотрело в мою сторону и погано шипело, брызгая ядом.

Я в страхе попятилась, вцепившись мертвой хваткой в собачью шкуру. Дик оскалился и глухо зарычал. Одна Татушка не только не потеряла присутствия духа, но, давясь от хохота, тихо осела на траву. Что здесь было смешного, мне в тот момент понять не удалось, потому как от ужаса мозги снесло прямо через пятки глубоко в землю, естественно, вместе с остатками интеллекта и здравого смысла.

— Доброе утро, Степанида! Да не поблекнет во веки веков твоя кожа! — проговорила Татушка, пытаясь героическими усилиями подавить рвущийся наружу смех. — Прости мою ученицу за беспокойство. Не по злому умыслу она тебя потревожила.

Голова с золотым обручем повернулась к лешачихе, остальные почтительно притихли и перестали плеваться.

— Доброе утро и тебе, Татуш-ш-шка, да будут твои волос-сы ещ-щ-ще зеленее, — прошипела она. — Ученица, говориш-ш-ш-шь? Виж-жу, не из наш-ш-ших краев девица и одета не по-наш-ш-шенски. А чтой-то пес-с-сс твой ее так защ-щ-щищ-щ-щ-щает? Иш-ш-шь, как ос-скалился. Как будто я ее с-с-съем. Не с-с-съем я ее, разве что с-с-слегка понюхаю, чтоб на будущ-щ-щее знать. Если ты, конечно, за нее ручаеш-ш-ш-шься.

— Ручаюсь, Степанида. Она хорошая барышня, добрая. А пес? Так это ее пес. В своем мире она ему хозяйкой была, да только там он погиб, а здесь вот встретились. Теперь он при ней неотлучно. А зовут ее Алиса. Вот обучу ее всему, что знаю, а потом она в город отправится, дальше учиться.

— Ну, подойди с-с-сюда, Алис-с-с-са, — и Степанида снова обернулась ко мне всеми своими головами. В глазах этих замечательных созданий проснулся плотоядный блеск. — Подойди, не бойс-с-с-ся.

Я судорожно сглотнула и на нетвердых ногах шагнула к краю болота. Степанида вытянула шею с золотым обручем и коснулась моей ладони раздвоенным языком. Дик напрягся, шерсть на загривке у него встала дыбом, глаза налились кровью. Дальше все произошло практически мгновенно. Одна из голов резко дернулась в мою сторону и впилась мне в запястье острыми зубами. Я дико заорала, из руки веселой струйкой побежала кровь. Дик рванулся к гидре и вцепился совсем немаленькой пастью в ее брюхо. Степанида тоже заверещала всеми семью глотками. Зубы на моем запястье разжались, и я рухнула на руки к подоспевшей Татушке, ничего не соображая от боли.

Пес отпустил змеюку, ополоснул морду в воде и стал быстро зализывать мою рану. Что-то ему там не нравилось. Я не видела что именно, но он терпеливо пытался вытащить какую-то штуку. Наконец ему это удалось, и он положил мне на живот маленький предмет белого цвета, похожий на… кость! Мою, что ли?!

Татушка, убедившись, что я еще не совсем окочурилась, занялась Степанидой: прикоснулась к ране, что-то прошептала, и гидра вдруг замолчала и успокоилась. Через несколько минут следов страшных собачьих зубов как не бывало. Тогда лешачиха проделала то же самое со мной. Боль мгновенно утихла, а ранка начала затягиваться на глазах.

Степанида пришла в себя и, решив наказать непослушную башку, увязала ее остальными головами и начала немилосердно бить хвостом. При этом они все опять отчаянно зашипели, потому что больно-то стало всем. Как не крути, хоть голов и много, тело все-таки одно. В связи с чем экзекуция закончилась на удивление быстро. Отшлепанная голова спряталась в самый дальний угол, если так можно выразиться, и носа оттуда более не показывала. Степанида удрученно молчала.

Я гадала — сколько же мне осталось жить. Из мифологии Земли я знала, что гидра будет поядовитей самой ядовитой одноголовой змеи. И хотя у меня ничего не болело, на ум пришла известная у нас присказка: «Если ты проснулся и у тебя ничего не болит — значит, ты уже умер». Вот уж не думала, что всю правду этого высказывания придется в буквальном смысле испытать на собственной шкуре. И я решила, что, по всей видимости, мне осталось уже недолго.

Но тут, как будто прочитав мои мысли, заговорила Степанида:

— Да ты не бойс-с-с-ся, девуш-ш-ш-шка. Эта голова не ядовитая. Просто она очень уж любит кровуш-ш-ш-шку свеж-ж-женькую. А ей к тому же поес-с-с-сть с-с-сегодня не дос-с-талос-с-сь, прос-с-спала завтрак, а внуки не с-с-с-стали дож-ж-жидатьс-с-ся и вс-с-се подмели подчис-с-с-стую. Так что она просс-с-сто голодная была, вот и не выдерж-ж-жала. Ты уж прос-с-с-сти ее, непутевую.

Не могу передать, как эти простые слова меня обрадовали. Прямо бальзамом пролились на душу. Все так просто, мило и со вкусом, моим вкусом, между прочим. Кровушки свеженькой ей, видите ли, захотелось. В голове ни к селу, ни к городу завертелась песенка:

«По улице ходила Большая крокодила. Она, она Голодная была».

— Да, ладно. Чего уж там. Дело житейское, — я выдавила из себя кривую, и, честно сказать, не очень искреннюю улыбку, неимоверным усилием воли заставляя умолкнуть дурацкий шлягер.

— И ведь поплатилас-с-с-сь она за это, — продолжала Степанида. — Зуб вон тебе с-с-с-свой ос-с-ставила, когда ещ-щ-ще теперь новый-то вырас-с-с-стет.

Я вспомнила про белый предмет, который Дик положил мне на живот. Какое облегчение, что не моя это, оказывается, была косточка!

— Ну, и что с ним теперь делать?

— А это тебе талис-с-с-сман будет. От вс-с-с-сякого яда защ-щ-щ-щитит, будь то человеком придуман или ес-с-с-сли кто-нибудь ядовитый тебя укус-с-с-сит. Береги его. Ну, а я с-со с-с-своей с-с-стороны вс-с-сех наш-ш-ш-ших о тебе предупреж-ж-жу, чтоб, ес-с-сли помощ-щ-щь какая понадобитс-с-с-ся, вс-с-се наш-ш-ше племя, что поблизости окаж-ж-жется, из беды тебя выручит. Через этот талис-с-с-сман ты нас-с-с-с в любое время вызвать можеш-ш-ш-шь. Заветным с-с-словам тебя Татуш-ш-ш-шка уж-ж-же научила. (Прямо скажем, тут почтенная Степанида глубоко заблуждалась, но я скромно промолчала.) А теперь мне домой пора, чую, внуки рас-с-ш-ш-шалилис-с-сь не на ш-ш-шутку, как бы друг другу голов не пооткус-с-с-сывали. Беда с-с-с ними.

С этими словами гидра чинно поклонилась всеми головами сразу и скрылась в болоте. Вслед за ней и болото исчезло из виду, а на его место снова вернулась прекрасная зеленая лужайка, освещенная ярким солнцем.

— Ну, что, хватит с тебя на сегодня впечатлений? — спросила моя учительница.

— Как тебе сказать, чтоб не обидеть? — лукаво ответила я, наслаждаясь окружающей нас благодатью. — Пожалуй, можно бы, и успокоиться, но, я, кажется, начинаю входить во вкус: чем дальше, тем интереснее. Кстати, Степанида сказала, что одна из ее голов голодная была. У них что, на каждую голову по желудку?