Темное торжество

— Вот это добрая новость, — говорю я. — Значит, я могу особо не трястись, перевязывая твои болячки.

Его брови взлетают кверху.

— Ты?

Свирепые синие глаза оглядывают меня сверху вниз. Не с каким-то мужским интересом, просто этак оценивающе.

Я нарочито озираю пустую кухню:

— А что, у тебя еще кто-то на уме? Может, тюремщик? Да умей он хоть что-нибудь, разве еще раньше не позаботился бы о тебе?

Я вытягиваю руку в сторону карлика, который не без робости следит за нашей перепалкой, и требовательно шевелю пальцами. Одолев неуверенность, тот вручает мне чистую тряпицу. Я обещала рыцарю «не особо трястись», но, подсев к нему, начинаю очень бережно обтирать рассеченное лицо. Это отнюдь не уменьшает его безобразия, но, по крайней мере, я с облегчением вижу, что лицевые кости целы и под грязью не таятся проникающие ранения.

Потом я принимаюсь за длинную резаную рану на предплечье. К счастью, она не достигает костей, не рассекает никаких жил и крупных сосудов. Однако ее требуется вычистить — процедура сродни пытке — и зашить, если только еще не слишком поздно накладывать швы. Также у него две глубокие раны от стрел в левом плече. Обе жестоко воспалены из-за грязи. Я осторожно ощупываю их через тряпицу — нет ли внутри щепок дерева или отвалившихся наконечников. Рыцарь резко втягивает воздух, но больше не издает ни звука.

— Там ничего нет, — говорю я. — Значит, справимся. Да и связки, похоже, не пострадали.

Он молча кивает.

В средней части его тела сплошь распухшие синяки. Я бережно ощупываю, он тихо ахает, потом ловит мою руку своей здоровой, и я не могу не подивиться, на какую осторожность, оказывается, способны его громадные лапы.

— Не надо, — говорит он, — тыкать в ребра, я и так могу сказать, что они сломаны.

— Ладно, — отвечаю я. — Тогда займемся твоей ногой. С ней, по-моему, дело обстоит хуже всего.

Тюремщик поленился, а может, просто поскромничал и не стащил с него кожаные штаны, предназначенные для верховой езды. Я снимаю с поясной цепочки ножик и режу грязную мокрую кожу. Потом хочу удалить остатки одежды, но рыцарь вдруг отталкивает мою руку. Я удивленно поднимаю глаза. Оказывается, он покраснел. Я не могу сдержать улыбку. Чудище Варохское — и вдруг такая стеснительность!

— Да ладно тебе, — говорю я. — Ничего особо нового я там не увижу.

Настает его черед изумляться. Я решительно обнажаю его бедра.

Тюремщик ахает. Кажется, он потрясен. Я тоже ахаю, хотя и потише.

— Что, все так плохо? — спрашивает рыцарь.

Все бедро у него красное, распухшее и на ощупь горячее. Из раны сочится вонючий гной, вверх и вниз от нее по ноге расползаются багровые полосы. Я кошусь на рыцаря, вижу усмешку у него на лице и задумываюсь, уж не лишился ли он рассудка из-за перенесенных мучений. Вновь перевожу взгляд на его развороченное бедро.

— Да уж ничего хорошего, — говорю я. — Впрочем, тебе повезло: я не владею рукочинием [5] и не отниму ногу, а стоило бы.

5

Рукочиние— хирургия (устар.).

— А то я бы тебе позволил…

— Не в том ты состоянии, чтобы мне перечить, — бормочу я.

Он хочет спорить, но я вскидываю ладонь:

— Сказала же, резать не буду. Я сделаю кое-что другое, правда тебе все равно вряд ли понравится.

Чудище внимательно глядит на меня.

— Да кто ты вообще такая, чтобы смыслить в боевых ранах? Что-то я пока не встречал знатных девиц, обученных, подобно полевым лекарям.

Мне нужно время подумать. Я отхожу к очагу и зачерпываю жидкость для припарок. «Как ответить ему? — гадаю я, начиняя подготовленные тряпицы горячей травяной жижей. — Пентюх, я дочь графа д'Альбрэ, а ты тот, благодаря кому он погонится за нами хоть на край света».

Однако почему-то нет желания вот так сразу открывать ему, кто я такая. Мне и самой не хотелось бы лишний раз об этом вспоминать. Вот бы сбросить свое прошлое, как старую кожу, похоронить, точно мертвеца, и крепко-накрепко забыть! А кроме того, узнай он мое имя, он вряд ли поверит, что я намерена увезти его в безопасное место. Но что-то же надо ему сказать!

Я думаю о том, как в самый первый раз увидела его — в поле, с герцогиней и ее спутниками, — и ответ приходит сам собой:

— Я подруга Исмэй.

— Исмэй! — Он пытается приподняться на локте, но боль укладывает его обратно. — Откуда ты знаешь Исмэй?

Я всем телом чувствую его внимательный взгляд, но не поднимаю глаз, сосредоточенно начиняя тряпицу распаренными травами.

— Мы обучались в одном монастыре.

Рыцарь молчит так долго, что я уже жду, чтобы он сменил тему, но он спрашивает:

— Если ты подготовлена для убийств, почему ухаживаешь за мной?

Мой рот невольно кривится в грустной улыбке.

— Ты удивишься, но я сама себе много раз задавала этот вопрос. Видишь ли, мне было приказано в целости и сохранности доставить тебя в Ренн, чтобы ты продолжал служить герцогине. — Я наконец-то заглядываю ему в глаза. — Так что в этом смысле мои давешние колкости были правдой святой.

Мы долго-долго смотрим друг другу в очи. Потом рыцарь легонько кивает — в знак понимания, а может, прощения, поди разбери.

— Ну, тогда добро, — говорит он.

И улыбается. Безобразная физиономия расплывается в сногсшибательной, совершенно потрясающей улыбке, которая волей-неволей заставляет меня улыбнуться в ответ. Поспешно придав своему лицу серьезное выражение, я припечатываю горячую припарку к его бедру.

Рыцарь вновь шумно втягивает воздух. Я даже боюсь, не проглотил ли он от боли язык! Его лицо наливается кровью: тут и жар, и боль, и усилие, чтобы не заорать вслух.

— А вроде говорила, что не собираешься меня убивать, — жалуется он, переведя наконец дух.

— Прости, — говорю я. — Это единственный способ вытянуть зараженную кровь, чтобы ты от горячки не помер.

— Хоть предупреди в следующий раз.

— Как скажешь. Сейчас буду накладывать на плечо.

Он опять ахает, но не так отчаянно. Это добрый знак. Значит, плечо не сильно воспалено. Будем надеяться, скоро заживет. Я смотрю ему в лицо, проверяя, как он себя чувствует.

— Эти раны тебя уже на тот свет должны были отправить.

Белые зубы вспыхивают в улыбке.

— У меня особый дар от святого Камула. На нас, его верных, быстро все заживает.

Пока припарки вытягивают дурные гуморы [6] из его ран, я вновь склоняюсь над предплечьем.

— Тут нужно как следует все вычистить, — предупреждаю рыцаря. — Будет больно.

Он морщится:

— Делай все, что нужно, лишь бы я в полной мере мог пользоваться рукой.

Следующий час особо приятным не назовешь. Для начала я размачиваю рану влажными тряпицами, а между делом меняю припарки.

6

Гумор— телесная жидкость.