Темное торжество

Понимая, что не смогу после такого заявления рыцаря спокойно заснуть — мысли о нем будут донимать меня, точно рой кусачих мух, — я сообщаю «горгулье», что собираюсь караулить первой. Как ни хорошо укрыт домик в чащобе, осторожность нам терять не с руки.

Тюремщик и не думает спорить. Он сворачивается калачиком у почти погасшего очага и засыпает так безмятежно, что я поневоле завидую.

Оставшись без посторонних глаз, я позволяю себе предаться размышлениям об Элизе.

Волосы у нее были светлые, с рыжеватым отливом, точно шкурка лисенка. А на лице уйма веснушек. Мои братья называли их оспинами, но, на мой взгляд, эти крапинки лишь придавали ей чуть простоватый вид. Она каждый день приносила в дом цветы. И не только из дворцового парка, но и полевые. Даже готовые распуститься ветки из фруктовых садов. Слуги из-за этого считали ее полоумной.

Элиза любила веселье. Там, где она появлялась, расцветали улыбки, слышался смех. Казалось, в наш дом наконец-то заглянуло солнце, вышедшее из-за туч. Во всяком случае, по началу так оно и было. Мои старшие братья пристрастились к жестокой игре, повадившись всячески дразнить и тиранить ее. А Юлиан… он, по-моему, отчаянно ревновал меня к ней. Ему казалось, будто каждая минута, которую я проводила с Элизой, была украдена у него.

И даже невзирая на это, она до самого конца была ко мне добра.

Если Чудище в самом деле ее брат… То-то, верно, смеются бессердечные боги, наблюдая за мной!

Или же…

Эта мысль медленно оформляется у меня в голове. Может, боги, наоборот, даруют мне шанс привести чаши весов в справедливое равновесие? Ведь если получится доставить этого человека в Ренн, как получилось спасти его из пыточных застенков д'Альбрэ, я тем самым хоть частично отдам долг его семье.

Пытаясь отвлечься от царапающей правды, которую только что узнала, я оставляю рыцаря и сгребаю использованные тряпки и срезанную с него одежду. Все это придется закопать. Либо попозже я отправлю «горгулью» наружу, чтобы он сжег всю кучу. Если костер выйдет слишком дымным, это может даже пустить погоню по ложному следу.

Худо-бедно наведя порядок, я беру оселок, припасенный в одном из узлов, и выхожу с ним наружу. Дождь унялся, и это хорошо: есть шанс издалека услышать приближение верховых. Я беру один из своих ножей и точу его. Шорох стали по камню, ставший родным звуком для моих ушей, постепенно успокаивает. Но не до конца. Точно стервятник, завидевший падаль, мой непослушный рассудок упорно возвращается к одному предмету, думать о котором я не желаю. В этот раз боги воистину перестарались! На белом свете весьма немного людей, перед которыми я в таком же долгу, как перед Элизой. И еще меньше тех, с кем мое семейство обошлось хуже, чем с ней.

Возможно ли, чтобы мне был дарован случай исправить содеянное родственниками зло?

Собственно, особого значения это не имеет. Задача доставить Чудище в Ренн живым, относительно здоровым и не пойманным разъездами д'Альбрэ не становится ничуть проще оттого, что он оказался братом Элизы.

Только для меня необходимость преуспеть делается еще настоятельней. Ведь на кону не только судьба герцогства, но и мой скудный шанс на искупление.

Когда все насущные дела переделаны и у меня уже нет благовидного предлога находиться снаружи, я заставляю себя вернуться на кухню. Пора готовить свежие припарки, резать ткань на повязки, разводить огонь. Я вдруг ловлю себя на том, что с определенным страхом жду пробуждения моего подопечного, и это вовсе не облегчает мне жизнь. Заговорит ли он снова о своей сестре, когда откроет глаза? А если заговорит, сумею ли я удержаться и не засыпать его вопросами?

Едва переступив порог, я уже вижу, что глаза рыцаря открыты и взгляд устремлен в потолок.

— Живой, — произношу я. — А я-то уже и не надеялась.

Он поворачивает ко мне голову:

— Я же говорил, что меня непросто убить.

— Ну да, говорил, — бормочу я, вешая котелок с водой над огнем. Помнит ли он, что упомянул об Элизе? И что за дело простой убийце до их с д'Альбрэ семейных хитросплетений? Никакого, если подумать. — Так поэтому ты не погиб в том бою? — спрашиваю я. — Святой Камул защитил? Или это граф велел тебя непременно живым взять?

— Святой Камул не хранит от смерти, — довольно сухо отвечает Чудище. — И воины графа не знали, кого ссадили с коня. Тем не менее, как только д'Альбрэ увидел меня пленным… скажем так: он не из тех, кто упускает подвернувшуюся возможность. — Рыцарь некоторое время молчит, потом снова подает голос: — Известно ли тебе, какие замыслы у него были на мой счет?

Я ничего не могу с собой поделать — голова сама собой поднимается, и я встречаю его взгляд:

— Да.

Он кивает:

— Тогда ты понимаешь, в каком долгу я перед тобой.

Я стесняюсь благодарности, которую вижу в его глазах, и торопливо отворачиваюсь к очагу.

— Не спеши благодарить, — отвечаю рыцарю. — Если бы я не заставила тебя одолеть лестницу, д'Альбрэ не пришлось бы пачкать руки.

— Тем больше был бы мой долг, — кивает Чудище. — Не всякий способен оценить такое благо, как быстрая и честная смерть. — Он некоторое время молчит, приглядываясь ко мне, потом спрашивает: — Каким образом ты собиралась это сделать?

Меня удивляет подобный вопрос.

— То есть как я собиралась убить тебя?

— Да. Есть у тебя излюбленный способ для подобного случая?

Он знает, чему меня учили в монастыре, так что большие глаза можно не делать.

— Вообще-то, для убиений я предпочитаю удавку, — говорю я. — Мне нравится, что можно наклониться к самому уху мерзавца и напоследок напомнить о его прегрешениях. Но ради тебя я наточила самый любимый свой нож.

Его брови ползут вверх.

— А как же удавка?

Я киваю на его толстую шею: сплошь мощные мышцы пополам с крепкими сухожилиями.

— Та, которой я пользуюсь, на тебя не налезла бы, — говорю я. — А кроме того, твоя смерть была бы милосердной. Нож убивает быстрей и причиняет меньше страданий.

Если я рассчитывала, что подобная откровенность создаст между нами хоть какую-то стену, то весьма ошибалась! Этот увалень лишь хихикает.

Ох, не заслуживаю я такой доброты… Я готовлю свежую припарку и накладываю ему на бедро, и он кряхтит от боли, переставая смеяться.

Спустя некоторое время я осторожно расталкиваю «горгулью». Мне нужно отдохнуть. Иначе я, чего доброго, схвачу рыцаря за плечи и буду трясти, пока не ответит на все вопросы, уже повисшие у меня на кончике языка. И тогда он неминуемо — причем очень скоро — сообразит, что для д'Альбрэ я не чужой человек.

Тюремщик немедленно вскакивает. Выясняет, как себя чувствует наш подопечный, вверенный уже его заботам, и уходит караулить возле двери. Я растягиваюсь у огня и молюсь, чтобы не приснилась Элиза.

Вот бы обошлось вовсе без сновидений!

Я вздрагиваю и просыпаюсь. Странно, я и в самом деле уснула. Снаружи почти стемнело, очаг успел не только прогореть, но и остыть. Получается, я проспала чуть ли не весь день! Вскидываюсь на локте и вдруг понимаю, что вокруг как-то слишком уж тихо. Что же разбудило меня?