Тёмное

Комета

Кто мог подумать, что облако, сотканное мягкими оттенками розы, станет столь разрушительным? Возвышенное сияние кометы, выгравированное маслом в закатном небе, предопределилось человечеству столь неожиданно, что невозможно было бы предсказать её стремительный полет вниз даже в мириаде падающих звёзд. Она – единственная, уготованная нашему роду во имя искупления, была столь уникальна, что, вторгнувшись в атмосферу… мгновенно рухнула на землю. Розовая вспышка прорезала небосвод, а затем ниспала в самый центр твёрдой, живой структуры. Повредив не только себя, она разрушила всё окружающее –томящееся вокруг величие, целостность, привычное мироощущение блуждающих по земле сынов и дочерей, мнящих себя неуязвимыми. В назидание провинившимся, она воцарилась над нами величественной дымкой. Эти воздушные румяна, подсвеченные красным закатом с чёрной окантовкой, медленно тлели серым маревом вместе с самим небом. Последствия падения казались немыслимыми.

Затем моря вышли из берегов. Они захлёстывали высокими волнами близлежащие города и поселения, сминали железные павильоны, срывали бетонные покрытия дорог и аллей, выносили тяжёлую плитку на километры вперёд и даже разбрасывали её по площадям и улицам. В одно мгновение вода преодолела береговую линию и хлынула неусмирённым потоком между зданиями, снеся людей, а вместе с ними и их рукотворные достижения сотен лет упорного труда. Неугомонная, разгневанная стихия поглощала квартал за кварталом, наращивая свою мощь. Усмиряя сложносочинённые механизмы и их электрическую энергию, она уничтожала буйную растительность, ломала деревья и железные прутья в заборах, разрушала бетонные стены и парапеты, сносила ограждения, каменные колонны, фундаменты памятников, хлипкие указатели, небольшие постройки и бесчисленные дороги… с людьми. Последним досталось больше всего: первородная стихия убивала не только всё, чем они гордились, но и их самих – их чувства и эмоции, их переживания и страхи. Всё человеческое в одночасье смылось водой, и на месте прежнего осталась только пустота – густая мазутная тьма, что закрыла взор не только их глаз, но и душ. Последствия… Не зная, как выжить, люди, словно машины, бились друг о друга, царапались о заточенные годами острые углы непонимания. Единство, достигнутое хрупкими инструментами речи, тогда навсегда потеряло своё предназначение – размылось до невозможности постигнуть ни себя, ни другого. И великая вода, попав в сосуд цивилизации, заместила собой ощущения человечности, оставив людей без шансов понять, чем же они заслужили падение кометы. Но словно и этого было мало – как только чувства покинули людей безвозвратно, к ним пожаловал огонь.

Круг огня, идущий из сердца кометы, медленно расползался во все стороны, вбирая в себя всё большую область. Покинув пределы моря, он вспышками распространился по обители нечувственного человечества. Столь стремительно, сколь яркие вспышки горящих костей освещали наполненные тьмой взоры, столь же далеким и неосознанным оставалось для находящихся рядом полыхание чужой души. И даже тогда надвигающаяся стена пламени продолжала торжествовать: сушила размытую землю, прожигала людей насквозь, испаряла влагу их ощущений в общее небо. Оно было вскоре заполнено дымом призрачных напоминаний о прежних способностях чувствовать и переживать. Сильные и трепетные гибли внутри своего разума, в то время как не способные переживать собственное пылали под аккомпанемент чужих криков. Но ужаснее всего огонь лился из целостных – из постигших своё предназначение, из усмиривших судьбу. Для них, контракт с жизнью был нарушен искусственной смертью – плотной сеткой вуали, вьющейся по небу теперь уже потерянными мыслями. Для пламени и этого было мало. Круг огня расширялся, пока не достиг границ обитания людского. Там он взмыл вверх, захватив с собой обломки грешной земли, и на секунды застыл плотным горячим камнем. С шипением, отчётливо услышанным внизу, всепожирающая стихия вырвалась из мимолётного заточения и хлынула потоком лавы обратно, к центру своего зарождения. Обжигая плоть и разнося чёрный пепел, языки пламени резали воздух, словно кусали животных, растения, души людей. Испепеляя последнее живое на планете – движимость и мыслимость, огонь постарался не оставить ничего, что впоследствии можно было бы назвать человеком. Без чувств, вымытых первородной водой, без тел, сожжённых всепоглощающим пламенем, люди больше походили на угли – на осколки гнева, бездумно шатающиеся по пепелищу, только и знающие, что молить о пощаде. И – продолжающие не слушать комету.

А нежное сияние розового камня продолжало звучать. На этот раз комета призывала потоки огня и неусмирённые волны схлестнуться в последней битве. Но уже в борьбе не за жителей Земли, а за нечто новое, чем человечеству придётся стать. Огонь двигался на солёное море, неся с собой раскалённые камни – вопящие души людей. Обугленные взрывались гневом, обрушали горы и скалы, пытались выпарить огромный водоем своим горячим дыханием так, чтобы его структура умиротворения больше никогда не имела возможности породить новую жизнь. Море же отвечало бурлящим благодушием: хаотичным хлёстом волн, истошным шумом высокого вала, летящим прямо на разгорающийся столп пламени потоком смирения. Выливая на землю многотонный объём живительной влаги, оно с переменным успехом поглощало пылающие души, пыталось успокоить их гневное рычание, заменяло кипящую злость на подаренную ранее пустоту. Комета продолжала наблюдать: наслаждаясь танцем воды и огня, она поддерживала то одну, то другую сторону. Смешивая опустошающий гнев и наполняющий вакуум, она пряла нужную комбинацию – соизмеряла силы, решала неравенства, находила неизвестное и, в попытках прожить тысячи лет мучений, наконец явила свой дар. Минуя семь смертных тысячелетий, комета подарила земле привычную форму.

Жизнь вернулась в своё русло – и в человеке вновь воспарили чувства и ощущения. Когда плоть наросла на обугленные кости, когда жилы перестали кровоточить огнём, когда разум смог принять страшный дар, преподнесённый кометой миру, – вдохновение, всё встало вновь. Вновь – писались картины. Вновь – звучала музыка. Вновь – говорили поэты. Вновь – танцевали блаженные. Вновь – люди любили и… жили. Но теперь – иначе: осознанней, глубже. Теперь, потонув в пустоте водной глади, испепелившись праведным огнём, человечество стало цельным. Оно наконец услышало звучание розового камня. Наконец смогло приняло его ценнейший дар.

И наконец обрело возможность писать.

Пожиратель

Я – пожиратель. Поглощающий, пожинающий, проникающий. Я прихожу в твою жизнь и разбиваю её. Я пожираю всё, что ты знаешь, выпиваю из твоей чаши абсолютное множество, определяющее тебя. Я впитываю все твои страхи и желания, ем всю твою самость. Я примеряю её на себя, упиваюсь твоей кровью и страданиями. Я обращаю мучения в любовный напиток и слежу за тем, как ты выпиваешь его до дна. Я укутываю тебя сетью заботы, даю тебе незаменимую опору, а взамен поглощаю тебя. Я – пожиратель. Мне не всё равно.

Я научился этому трюку сам. Есть и другие, но столь искусных я не встречал. Можно охватывать свою жертву зависимостью, можно нагло уничтожать её суть, можно даже и её заменять. Но я действую иначе. В моём поедании столько милости! Мой яд и вовсе не яд – не что иное, как отражение, катализатор причин формуляров жертвы. Мои зубы – эмпатия, мой укус – преувеличение твоей значимости. Моя трапеза – это показать яркие краски твоего внутреннего мира, а затем искренне восхититься. Моя цель – не достигнуть сердца, а проникнуть в глубокие ощущения, в потаённое, прекрасное, живое, совершенное. В то, что отличает тебя от изначально наполняющего меня. Пожрав твоё настоящее, вознеся тебя на пьедестал твоей же сути, я буду наслаждаться тем, что вижу. Многое ли мне откроется?

Глаза мои обладают невероятной зоркостью! Смотря на тебя, я созерцаю не то, что надето. Окутывая взглядом, я интересуюсь, изучаю. Я – пожиратель, и зрением я проникаю в глубину. Мне очевидны твои причины, я взираю на твоё сформулированное значение. Я игнорирую то, что ты пытаешься мне показать. Словно той птице, что ведёт тебя по жизни, мне заметно даже исказившее тебя уродство. Я вижу там, где срослись кости и где кровоточили раны. Я слышу там, где раздавались крики. Если ты думаешь, что сладость моих речей не достигнет тебя, то ты ошибаешься. Эта привилегия доступна только пустым, а к ним у меня точно нет интереса. Но скоро ты тоже станешь таким, им сделает тебя моё пожирание – я. Даже больше. После того, как я выпью тебя до дна, взамен тебе достанется опустошающее – ты сам.

Для рождённого не пожирателем, не знающего, что хранится у тебя внутри, это станет твоим проклятьем.

А что есть во мне? Многое! Столь необъятное, сложное, всеобъемлющее, страшное. Внутри меня – пустота. Но чем же она полнится? Всем, что знали мои жертвы. Этот объём знаний, позволяющий мне выживать, настолько огромен, что ни одна душа никогда не сможет его вынести. Мне доступны и невиданная милость, и испепеляющая жестокость; мне знакома и тонкая женственность, и терпкая мужественность; мне подвластны и детская непосредственность, и древняя чопорность. Если честно, я, пожиратель, даже сам до конца не понимаю, как много во мне чужого. Но благодаря всем этим голосам внутри мне открыты двери в любую обитель. Мне никогда не сложно, не страшно, не голодно и даже не одиноко. Состоящий из пустоты чуждого, я могу пережить каждого третьего, исполнить мечту самого незаурядного, испепелить взглядом сильнейшего. Благодаря своему голоду, я был там, где ты ступал. Благодаря своему внутреннему вакууму, я буду там, куда ты пойдёшь. Я.

Мой шаг столь удобен, верно? Подаренный безжалостной судьбою, он позволяет мне ходить по самой невыносимой почве, по самым острым скалам и проникать в самые глубокие обрывы душ. разве ты слышал мой топот? Нет, мои шаги – твои мысли. Мои дороги – твой разум. Мои действия – твои мечты. Ты не заметишь, когда я буду подкрадываться, – моя поступь сливается с мелодией твоего сердца. Я предстаю тобою. Приближаясь походкой, идентичной твоей, я знаю тебя, о чём ты пишешь, что тебе интересно. Стоя рядом, я сливаюсь с красками, заполняющими именно твой мир, становлюсь твоими желаниями, резонирую с твоей самостью. О чём бы ты поговорил сегодня? Не важно. Ты хочешь услышать себя. Ты жаждешь быть с собой и получишь эту возможность: я сольюсь с тобой, преувеличу то, что в себе ценишь, придушу тебя твоей же исключительностью, которой я, несомненно, восхищаюсь. Но затем я заберу себя. Посмотрев на меня, ты увидишь, кем являешься, какой есть ты на самом деле. Нравишься ли ты себе? Разве уже не всё равно? Пора позаботиться о другом: в тебе зреет росток пожирателя, подумай – сумеешь ли ты его взрастить?

Судьба может распорядиться так, что выбора не останется – тогда тебе и понадобятся мои инструкции. Знай же, этот дар не столько заразен, сколько невыносим. Чтобы раскрыть суть твоего нового голода, я расскажу, как сам его обрёл. Мне было мало лет, так ничтожно мало, что даже законы пожирателей не позволяют обращать в этом возрасте. Но что с того чудовищам более страшным, чем я? Как и тебе сейчас, мне тоже тогда пришлось принять этот дар без согласия и найти средство для выживания. Я вынужден был создать мир, способный меня спасти. Но я выбрал путь пожирания. Поверь, умереть в страхе, замкнувшись в себе, не слишком значимо. Придётся слушать шаги – пугающие постукивания, декларирующие об опасности либо о её отложенном возвышении. Придётся даже не только и столько слышать, сколько вникать. Проникнуть в разум окружающих чудовищ, разобрать их по кусочкам, просочиться в суть опаляющего, опробовать часть его самости – вот яркая, предстоящая тебе, первая трапеза. И пусть в жизни это не столь поэтично, пусть в реальности потребуется только слушать и слышать, но, как и тебе сейчас, мне тоже это стоило усилий, раздробивших мою суть. Теперь её нет?