Тёмные Звёзды: Дары грома

В храмин-день Руэн гудел совсем не празднично. Там и сям – на террасах ресторанов, в кондитерских, и то и прямо на улицах, – читали свежие газеты, спорили, шумели, возмущались и обречённо вздыхали. Толкались у афишных тумб и стен, где было наклеено то же, что в газетах пропечатано – декрет имперской канцелярии о предельных ценах на муку. С 1-го зоревика пуд пшеничной будет стоить дюжину унций, пуд ржаной – девять унций с полтиной. Заводским, трудящимся по найму и прислуге, нанявшейся без харчей, отныне полагались хлебные талоны в треть цены – два фунта в день работнику, фунт жене, на детей по полфунта, а не хватит – докупай по полной стоимости. За выдачу талонов отвечают околоточные надзиратели.

– Эх, и толкучка с утра будет в околотках! бока намнут и рёбра поломают. Вернее всего – с ночи очередь занять… А государь-то знает?! – галдели и выкрикивали у афиш. – Надо собраться, в Этергот идти с общим прошением!

– Канцлером подписано, а императором?..

– Цены – только спекулянтам наруку, магнатам хлебным да Лозе! эти-то мироеды наживутся на любой беде!

– К красным в Куруту надо ехать, у них пуд по семи унций, а где и за шесть отдадут, и дорога близкая, в пару дня обернёшься…

– Езжай, голубок – на границе тебя вытрясут и пошлиной обложат по уши. Заречёшься по дешёвке покупать.

– Сколько ж теперь булка стоит?

– Завтра увидишь.

Рядом молодой монах спешно прилепил плакат от патриарха: «Раздача хлебов по полфунта неимущим и голодным в приходских церквах». С криками «Слава Грому!», «Долгие лета Отцу Веры!» монаха хлопали по плечам, хвалили и давали папиросы, а кто монету совал:

– Бери-ка, брат, бедным на хлеб!

– Держи и от меня полтину.

– Гром воздаст, – кланялся монашек. – Спасибо! Сами видите, какое наказанье нам за звёздные ракеты…

– Чем тут гроши считать – на Дикий Запад бы уйти, к тарханам. Там, слышно, что сам собрал, то всё твоё – хоть продай, хоть пеки каравай. Ни царя, ни канцлера – ты да Бог, ружьё да плуг.

– Брат холостой туда уехал, пишет – стадо коров у него, сам на коне верхом, как кавалер, слуги-тахонцы… Мастеровые, в особенности по железу, очень там в почёте. А здесь мы – как клопы под сапогом…

– Не-ет, друг, негоже родину бросать! Кто оборону-то держать будет от дьяволов?

И в спор, и в крик, едва не за грудки. Кое-где дела доходили до митингов, на гранитную тумбу взбирался крикун – либерал ли, анархист, не разберёшь, – и призывал тут же, на месте, сочинять петицию к Его Величеству. По углам городовые беспокойно озирались – не пора ли вызвать конную полицию или подмогу с карабинами?

Обходя и горлопанов, и городовых, Удавчик смекал, что завтра убраться из города – самое вовремя. Вдруг беспорядки начнутся? подтянут полевых жандармов, на вокзалах будет давка и смятение, отменят поезда…

Пора надеть обруч под шляпу и молча послушать, о чём говорят столичные вещатели. Отсюда передают медиумы министерства иностранных дел, батальона 22, чужеземные шпионы – да мало ли кто! Главное, от вещунов можно узнать новости раньше, чем из газет – если окажешься на пути тонкого луча связи.

Вкруговую лишь юнцы вещают – в упоении своим даром, без ума от восхищения и страха, – пока их не запеленгует граф Бертон или инквизиция. Кто не попался, постепенно совершенствуется, учится сужать луч слуха-голоса до толщины ладони – сперва это плоскость, словно свет солнца, пробившийся в щель между шторами, потом звуковая рапира. Легче всего поймать звенящий луч на уровне головы идущего человека – в трёх аршинах от земли, – но вещуны хитры, они говорят с этажей, с чердаков, они чуют стороны света и держат прицел на собеседника.

Но, так или иначе, когда в городе пара сотен вещунов, сбои лучей и широковещание неизбежны. Ты идёшь как через сеть пересекающихся паутин, нет-нет да заденешь нить.

– На Пешке спокойно, – докладывал парнишка в батальон. – Народ гудит, конечно, но большого возмущения не слышно. Вылез было агитатор, начал разжигать против властей, но его приказчики помяли и городовому сдали. В кукольном театре зазывала новую потеху обещает – вечером будет пьеса «Бабарика и хлебный куль».

– Сошла с конки в Междуречье, у храма Дум-Коваля, – это голос молодой девицы.– Купила фиалок…

– Стрекоза, дело говори, – осёк мужской голос из дежурного поста. – Походи, где толпятся, слушай, примечай.

«Молодняк на тренировке! – Тикен самодовольно ухмылялся. – Но уже умеют говорить сквозь зубы. Выпускники из Гестеля, как пить дать, а теперь на побегушках в батальоне Купола…»

– Вижу тут рукописный плакат, – вскоре сообщила Стрекоза. – Кто-то вклеил между декретом канцелярии и патриаршим объявлением. Оттиснуто грязно и грубо, как на желатиновом гектографе. Это от анархистов… Зовут в неосвоенные земли, чтоб жить по своей воле, без начальства, и налогов не платить. Человек десять читают.

«Не по мне, – мысленно отмахнулся Удавчик. – В степь, в глушь, где ни водопровода, ничего… Фу! пасти коров… Разве что священником».

– …прохождение луча на запад ограничено Гурской провинцией, дальше Гагена передача невозможна…

«С чего это? магнитная буря, что ли?..»

– …семь-два-ноль-ноль-пять, четыре-один-два-шесть…

«О, кто-то шифром сыплет. Не иначе как из старой резиденции – значит, передают срочную диппочту. И куда же? – сверился Удавчик по воображаемой картушке. – На восток, в сторону Эстеи. С паролем для промежуточной станции… Это дела государевы, вникать не стоит – голова дороже».

– …точка вещания – Вторая Сенная улица, дом Соломана, примерно пятый этаж. По голосу – мальчишка. Проверить, брать ночью.

Сверившись – сигнал идёт в Дом Серпа, контору инквизиторов, а из указанной точки во все стороны болтает мальчуган, приложив ко лбу что-то вроде мамкиной сковороды, – Удавчик сокрушённо вздохнул.

«Ну, свистну я ему – беги без оглядки. Куда бежать? в беспризорных – пропадёт, или полиция изловит… скорее сам вернётся, когда изголодается. Там-то его «серпы» и ждут. И марш в покаянный дом… или куда их «серпы» девают? В Гестеле лучше – сыт, одет, пристроен, и какое-никакое будущее».

Шагая, он просчитывал в уме – вот, пара «серпов» в штатском надевают котелки, застёгивают сюртуки, берут трости, выходят на улицу… до Второй Сенной от дома инквизиторов – час без трети на конке, на извозчике быстрее.

Между тем Стрекоза и парнишка в Пешке отклонились от линии связи с батальоном и нащупали друг дружку в эфире:

– Я здесь погуляю ещё и поеду за реку, к Этерготу.

– Может, встретимся? – с намёком спросил малый.

– Зачем? – вроде как не поняла она.