Темный лорд. Заклятье волка

— Как же я узнаю ответ? Как узнаю, чего он добивается?

Стилиана с Аррудой ничего не отвечали, лишь смотрели в пустоту.

Беатрис нестерпимо хотелось бежать из леса. Потому что здесь рядом было не только это шумное животное. Она под­нялась. Она ничего не видела, лишь деревья и темноту; луна застряла в ветвях, и ее собственные руки слабо светились в лунном сиянии. Беатрис двинулась вперед, раздвигая ко­лючие ветки. У нее за спиной кто-то есть. Она обернулась. Никого. Ей хотелось вернуться на тропинку, пойти к малень­ким огонькам на стене, посмотреть, горят ли они до сих пор. Почему-то это было особенно важно.

Река впереди сверкала, словно выложенная серебром до­рога. Она направилась к воде, цепляясь одеждой за репьи, царапая и обдирая кожу о колючки.

В лесу у себя за спиной она слышала шорох. Она продира­лась вперед с трудом, ребенок даже в этом мире грез мешал двигаться.

«Ты идешь к источнику». Голос прозвучал в ушах, больше похожий на шелест деревьев, чем на голос человека.

— Я буду противиться судьбе!

«Ты сама судьба. Назови свое имя, Верданди».

— Я не знаю такого имени.

Мудрые девы оттуда возникли, три из ключа под древом высоким; Урд имя первой, вторая Верданди, — резали руны, — Скульд имя третьей; судьбы судили, жизнь выбирали детям людей, жребий готовят [21] .

Внутри что-то шевельнулось, и на этот раз не ребенок. «Тот знак». Он подкрадывался и припадал к земле, вгрызал­ся во внутренности, словно волк.

21

 Прорицание вёльвы. Старшая Эдда

Беатрис пошла по тропинке. Впереди послышались шаги. Это оказался мальчик, подросток, тот, который приходил к Луису во дворец.

Он подходил к стене со свечами с противоположной сто­роны, но остановился, заметив ее.

— Ты тоже здесь, госпожа, — проговорил он, указывая на стену. — Задуть твой огонек?

Вокруг мальчика, подобные образам, мелькающим на гра­нице сна и бодрствования, — едва заметные, то возникаю­щие, то растворяющиеся, похожие на призраки, — кружи­лись и сверкали знаки. Она узнала их: это северные руны, похожие на те, что любили вырезать воины отца, но только эти руны были не на дереве, они были сотканы из воздуха, света и огня.

— Кто ты такой?

— Я не знаю. Я знаю, что делаю здесь, но кто я такой, я не знаю.

— Это ты приходил во дворец к моему мужу.

— Да, меня зовут Змееглаз. Это, совершенно точно, одно из моих имен, хотя я начинаю подозревать, что имеются и другие.

— Как это?

— Внутри меня кое-что есть, такие живые существа. Они проснулись, когда я обратился к Христу. Теперь я крещеный. Меня крестили в воде, а потом я сам крестился в крови свя­щенника, чтобы добавить святости. Разве я не святой теперь?

— Я пришла сюда за ответами. Кто тот человек, которого мой муж спас из Нумеры? Что означает это почерневшее не­бо? И все эти смерти?

— Три вопроса. Подходящая цифра для бога. Я знаю толь­ко один ответ.

— Который?

— Смерти ничего не значат. Мне так захотелось, вот и все.

— Так это ты сделал?

— Да. Я пришел туда в своих грезах и задул свечи. Люди умерли. Сейчас я вижу четыре огонька, один маленький при­надлежит твоему ребенку. Здесь с тобой есть кто-то еще?

— Да.

— Покажи их мне.

— Они в лесу.

— Кто?

— Две женщины. Они привели меня сюда.

— Пожалуй, мне нет нужды видеть их, чтобы убить. Вот! — Он придвинулся к стене и задул один огонек. Он под­нес руку к уху. — Не слышу, чтобы кто-то упал. Я задую еще одну свечу, а ты слушай. Если, конечно, в следующий миг ты сама не упадешь. Интересно, если я убью ребенка, тебя это тоже убьет? Гм...

Беатрис попятилась. Этот мальчишка сумасшедший, не со­мневалась она. Он задул еще одну свечу, и символ, живущий в ней, зазубренная, угловатая руна, которая умела красться и припадать к земле, завыла, издав пугающий скорбный вопль, похожий на плач по покойнику.

— Что это? — спросил Змееглаз.

Беатрис всегда подавляла руну в себе. Теперь она знала, что делала раньше у этой реки, отчего слегла тогда от болез­ни. Она услышала вой руны и пришла к стене, пытаясь зага­сить ту свечу, которая была ее жизнью, чтобы никогда боль­ше не слышать зова этого страшного символа. Тогда у нее не получилось, поэтому ее одолела лихорадка, болезнь и безу­мие. Беатрис пыталась умереть, но не смогла. Это было еще до Луиса, до любви, и сейчас, стоя перед жутким подростком, она хотела жить.

Она не стала удерживать руну, она отпустила ее, раскрыв свое сознание, словно убрала огромную запруду на реке, течение ко­торой до сих пор сдерживала всеми силами. Руна взвизгивала и подвывала, ярилась, как загнанный в угол волк. Деревья за­колыхались, но не от ветра. Из леса надвигалось что-то.

Змееглаз завороженно смотрел на оставшиеся на стене огоньки. Из леса донесся раскатистый рык, звериный крик, несущий угрозу, пробуждающий древние страхи, немедлен­но заставляющий собраться.

Из-за деревьев вышел Аземар, только это был не Аземар. Беатрис видела человека, однако перед мысленным взором стоял образ волка. А потом она увидела и его, огромного, чер­ного с проседью зверя со сверкающими зелеными глазами, который низко рычал, угрожая.

Змееглаз указал на стену.

— Здесь нет огня этого волка, — сказал он. — Если это ты призвала его, госпожа, то лучше прогони обратно, а не то я задую твою свечу так же запросто, как и остальные.

— Меня никто не может призвать, — заявил волк, и его го­лос был подобен грохоту лавины.

Змееглаз попятился по тропинке, отодвигаясь от стены.

— Уходи, — велел волк, который был Аземаром и — Беа­трис посетила одна из тех странных мыслей, что кажутся раз­умными только во сне, — еще несколькими людьми разом.

— Я могу сразиться с тобой, — сказал Змееглаз. — Я...

Волк набросился на подростка, опрокинул его на землю,

зарычал ему в лицо, скаля громадные зубы.

— Я еще не свободен, — сказал волк, — а ты пока лишь часть целого.

— Я мужчина не хуже других.