Темп

Еще один умиротворяющий образ, возникший на фоне уходящего дня. Арам получил полную компенсацию за потраченные усилия. Однако доктор был не один: рядом с ним выделывал неистовую сарабанду мальчишка, который из-за возбуждения казался слегка одержимым. Арам отметил про себя, что Орландо не может ни отпустить свою птицу, ни быстро вернуть ее на землю, и поэтому следовало подойти к нему. Он перелез через заграждение и, поднявшись по откосу, через несколько секунд был рядом с Орландо, преобразившимся в сокольничьего и наблюдающим за своей птицей.

— Чей это? — спросил он, указывая на мальчишку, который продолжал топтать траву, испуская пронзительные крики. Напрашивалась мысль, откуда он взялся здесь, посреди этого пасторального покоя. Очевидно, из соседнего шале.

— Мой, — ответил Орландо. — Чей же он может быть еще? Между ними возобновилась игра, та же, что всегда. Чтобы сразу же снова обрести «атмосферу раскованности» их прежних встреч. Однако у ребенка был слегка косой разрез глаз, что еще больше усложняло игру предположений.

— Вас это удивляет?

Арам слишком много повидал, следуя от одной своей гавани к другой, чтобы делать большие глаза всякий раз, когда случай предоставлял ему возможность прийти в замешательство. Он достаточно хорошо знал этого человека, чтобы не удивляться ни его фокусам, ни его похождениям. Эликсир молодости, если хотите! Невзирая на то, что Орландини подходил к возрасту, когда ему надлежало бы следовать тем рекомендациям, которые он давал своим пациентам. Отсюда недалеко до предположения, что он поддался чарам какой-нибудь гейши, перебазировавшейся на водуазскую Ривьеру…

Второй раз с момента приезда — после столь долгого отсутствия это прямо бросалось в глаза — у него возникло впечатление, что он видит доказательство накатывания азиатской волны на Европу, на старый мир. На этот раз — из-за несколько загадочного присутствия этого ребенка, изображающего волнистое движение огромной змеи.

Ребенок скрылся за изгородью. Было совершенно очевидно, что, назвавшись его отцом, Орландини всего лишь пошутил.

— Куда он делся? А что мне делать с этим хищником? Косвенный способ дать Араму понять, что этот большой мирный ястреб, которым он только что управлял, ему не принадлежит и что только удовольствие следить за его полетом в поднимающихся от озера потоках воздуха вынуждало его терпеть неугомонного мальчишку. Орландо начал подтягивать нить к себе и наматывать ее на катушку. Парящая высоко в небе птица вместо того, чтобы снижаться по прямой, спускалась к ним плавными кругами. Для птиц, населяющих эти заросшие травой склоны и кусты, такое грациозное балансирование не ассоциировалось ни с каким сигналом опасности. Никакой смертью этот освещенный прозрачный предмет не угрожал. Падение убыстрилось только во время последней фазы снижения. Орландо подобрал воздушный корабль, который спикировал в люцерну, и, отметив, что передняя часть слегка повреждена, прицепил его к изгороди, сказав:

— Этот юный вибрион, на которого вы, конечно, обратили внимание, его здесь найдет.

Они пересекли выгон в обратном направлении и оказались на той же тропинке.

— Представьте себе, что он, этот чертенок, приобщил меня к подобным забавам. Честное слово!.. Когда я внизу вдруг вижу в небе его бумажного змея, у меня возникает желание бросить клиентов и бежать сюда. С благоразумием не слишком, так ведь? Если, конечно, дело здесь не в желании подышать чистым воздухом на вершине холма. В желании ускользнуть от тоски, гложущей то одних, то других. Видите ли, следует остерегаться юных, особенно детей. Искушения, сожаления… понимание того, что наше время прошло, приходят к нам всегда от них. Только разве запретишь себе смотреть, как они двигаются в пространстве, которое уже не является нашим, управляются с действительностью, которая от нас ускользнула? Они — составная часть бытия, которое принадлежит им и которое мы не можем с ними разделить. И все же… скажу я вам, я провел здесь два часа, забавляясь с этой ниткой… а мне надо дописывать доклад, который я должен делать не то во вторник, не то в среду в Лондоне на Конгрессе по кардиологии. В принципе я должен лететь завтра утром. А вернусь в конце недели. Надеюсь, вы побудете здесь?

По возвращении Орландо попросил Арама извинить его, ему нужно снять сапоги. Внутри дом был гораздо просторнее, чем можно было предположить: Араму показалось, что он обнаружил несколько новых приобретений.

— Вы заметили у лекарей, — сказал ему Орландо, когда вернулся в кабинет, — эту манию собирать предметы? Быть одновременно швейцарцем и врачом — какое удобное оправдание, чтобы стать коллекционером, вы не находите? Презабавная мания, скажу я вам!

Арам остановился перед портретом Тобиаса работы Обержонуа. [25]

25

Рене Обержонуа (1872–1957) — швейцарский художник.

— Штрих немного суховат, но зато картина не стареет. Я купил ее на одной распродаже в Цюрихе.

— Как она туда попала?

— Поди узнай!

Арам подумал, что, вероятно, пора приступить к разговору, ради которого они встретились сегодня, не то Орландини переключится на другую тему.

— Думаю, что теперь я должен сказать вам, почему я здесь.

— Должны, конечно… должны… хотя по телефону вы частично уже ввели меня в курс. Кстати, перед отлетом из Лос-Анджелеса или же в самолете вы не ели устриц, не заказывали ассорти из моллюсков? Вы понимаете, что я хочу сказать.

Он предложил ему снять пиджак и, послушав, стал его простукивать, потом наблюдать за тонкой светящейся линией, прыгающей на экране, не прекращая говорить тем же нейтральным тоном о вещах, не имеющих отношения к этому обследованию.

— Западного побережья я не знаю. Я бы с удовольствием туда съездил. Биг-Сур… Монтерей… Только как оставишь всех этих больных, что приезжают ко мне отовсюду?

Информация, которую он извлекал из своего стетоскопа и из этой упрямо повторяющейся кривой, казалось, повода для беспокойства ему не давала.

— Напрасно я вас потревожил: нужно было все-таки лететь прямо в Лондон. Дория представляет там свой фильм.

— Знаю, — сказал Орландо. — Событие!

— Да, я был бы рад за нее.

— Во всяком случае, вы приняли самое правильное решение… я хочу сказать, что очень полезно в общем смысле… то, что вы вернулись на какое-то время в Монтрё. Я вас обследую пообстоятельнее, когда вернусь. У нас будет достаточно времени. Для беспокойства нет оснований. А то, что с вами случилось… между нами, нужно что-то гораздо более серьезное, чтобы внести смуту в эту славную клеточную республику, которая служит опорой нашей личности. Минутку, прошу вас… Один момент. Не шевелитесь. Так, хорошо. Можете одеваться.

— А Лондон?.. Я успел бы вскочить в самолет и тут же обратно.

— Не надо Лондона. Дория Изадора достаточно взрослая, чтобы перенести успех или провал. Останьтесь здесь несколько дней, и когда я вернусь, то дам вам зеленый свет… и голубую ленту. Вам сейчас сорок шесть… сорок семь лет. Пока еще молодой возраст… но он может оказаться и рубежом. В конечном счете всегда есть какой-то рубеж, который нужно преодолеть. А сколько лет Дории? Сколько и вам, я полагаю. Чуть больше? Чуть меньше?

— А что, если нам поужинать вместе сегодня вечером?..

— Почему бы нет? Мы еще ничего не рассказали друг другу — до меня дошли слухи об этой гштадской истории: этом несчастном, которого вы обнаружили… Хорошо, сегодня вечером. Но только не очень рано. Я хотел бы еще поработать часок-другой, потом я к вам присоединюсь. Как подумаю, что знал вас, когда вы еще бегали в коротких штанишках… когда-то я обращался к вам на «ты»…

Кстати, если вдруг почувствуете усталость, если появится снова даже не само недомогание, а страх перед ним, примите одну из этих таблеток. Не забудьте. И не ждите. Просто не расставайтесь с ними. Носите всегда при себе.