Тень Миротворца

Я поднял голову. Трое солдат из пулемётной команды продолжали растерянно смотреть на результат развернувшейся баталии. Совсем молодые ребята. Так, предыдущая версия про тупую лихость на крыше вагона не прокатит. Шито белыми нитками. А если так:

– Так! Земляки, слушаем меня внимательно. Надеюсь, все видели, что драка была честной, хоть и двое против одного. Так?

– Да...Ото ж...Конечно!
– вразнобой ответили рядовые.

– Отлично. Кто не хочет в арестантские роты и ты, Семён, слушаем меня внимательно. На товарные вагоны покусились воры-грабители. Солдаты пулемётной роты вступили в неравный бой с десятком супостатов, чтобы отстоять государственное имущество. Тут и мы с Семёном подоспели. Но Глеба и Фёдора успели ранить дубинами. Мы криками напугали воров, и они убежали. Всё понятно?

Солдаты дружно закивали, да с такой интенсивностью, что я подумал головы оторвутся. Семён же, сняв фуражку, почесал в затылке, протяжно произнёс:

– Она, конечна, можа и воры, да тока вагоны-то целёхонькие!

– Правда твоя, Сёма, - я оставил уже спокойно дышавшего, но всё ещё без сознания, Цыгана, поднялся и подошёл к дверям вагона. Несколько резких ударов кулаком - и в стене образовалось две внушительные бреши, а доски рядом пошли трещинами. Я развернулся к молчаливым пулемётчикам, - а теперь все дружно кричим: "Караул! Грабят! На помощь!"

И ведь заорали же. Да так, что позавидуешь. С истеринкой, страхом, вкладывая всю душу нашкодившего рекрута.

– Караул! Робяты, грабят!

– Памагитя! Полиция! Люди добрые, убивают!

Мда, молодёжь. Форму надели, а всё те же пока гражданские штафирки. Ничего, время это исправит.

Послышался топот ног и позвякивание металла. Приближался караул: офицер и двое солдат с винтовками. За ними бежали два полицейских, придерживая сабли у бедра и размахивая револьверами, на шейных серебряных шнурах.

Офицер оказался тем самым подпоручиком, что лакомился пирожными в ресторане. Он держал в руке керосиновую лампу, а один из солдат - смоляной факел. Подпоручик немедленно оценил обстановку, окинув глазами лежащих и стоящих солдат, на мне его взгляд задержался чуть дольше, но обратился он почему-то к Семёну:

– Ефрейтор! Доложите, что тут у вас произошло!

Рыжий санитар, у которого я по своей невнимательности не замечал тонкой лычки на погонах, поменялся в одночасье: заняв стойку смирно и выпятив грудь колесом, мой товарищ гаркнул так, что с меня чуть не слетела фуражка:

– Вашбро-о-одь, разрешите доложить!!! Следуя с вольнонаёмным Пронькиным по хозяйственным делам заметили какую-то возню у последних вагонов и услышали неясный шум да крики. Приблизившись, заметили, как солдаты пулемётной роты героически сражаются с ворами-супостатами, что вознамерились ограбить товарный вагон с государственным имуществом. Криками и военной хитростью нам вместе с пулемётчиками удалось обратить в бегство противника. Потери: убитых нет, двое зараненных, контузия средней тяжести и ушиб груди. Ефрейтор Семён Рыбалко доклад закончил!
– санитар лихо отдал честь и выпучил глаза на подпоручика ещё больше, буквально поедая его взглядом.

– Всё так и было?
– поручик обратился на этот раз ко мне и пулемётчикам.

– Так точно, вашбродь!
– не сговариваясь дружно ответили мы.

– Ефрейтор Рыбалко, раненых в лазарет! После их доставки сами и всех присутствующих в вагон к поручику Глинскому. Выполнять!

Мы кинулись к лежащим, соорудили кое-какие переноски с помощью шинелей и споро направились к лазаретным вагонам.

Заспанный Иван Ильич без лишних вопросов принял раненых, расположив их на койках в сестринском вагоне, лишь шёпотом спросив меня, улучив минутку, когда мы оказались один на один:

– Что с ними, Гаврила Никитич?

– Подробности позже, Иван Ильич. У черноволосого ушиб грудной клетки, была клиническая смерть, остановка дыхания около минуты, возможно, внутренние ушибы почек. У второго, который лысый, контузия средней степени тяжести, ушиб грудной клетки и тупая травма живота. Возможно, переломы рёбер. Больше сказать трудно. Я не осматривал. Но ребята крепкие, должны справиться, - в моём голосе было гораздо больше уверенности, чем в мыслях.

– Хорошо, я займусь. После доклада у Глинского прошу немедленно ко мне. Всё равно, до утра не спать.

– Есть, господин коллежский асессор!
– ответил я, заметив возвращающихся из вагона солдат.

Поручик Глинский оказался двухметровым хлыщом с недовольным лицом аристократа и тонкими щёгольскими усиками над верхней губой. Он, поминутно позёвывая, расспросил с пятого на десятое Семёна и подпоручика Хованского, что прибыл на место происшествия, после чего, даже не осведомившись о состоянии здоровья раненых, ушёл досыпать, свалив написание подробного рапорта на подчинённого, хотя тому ещё доставало отправлять караульную службу до утра.

А вот околоточный надзиратель, как назвал его Семён, с продольной широкой серебряной лычкой на погонах и просто-таки выдающимися седыми бакенбардами удивил. Он потащил меня и ефрейтора к вагону, где уже было целое отделение полицейских нижних чинов, светили три керосиновые линейные лампы и пространство вокруг места преступления было вытоптано в ноль.

Околоточный дотошно заставил повторить рассказ Семёна о произошедшем, затем опросил меня, всё время досадуя, что супостаты даже не коснулись замков и печатей с пломбами фабрики.

– Мелок взломщик пошёл, али и вовсе дезертиры поживиться пытались.

К мелким шероховатостям и нестыковкам тем не менее он не стал придираться, так как имущество казённое всё же оказалось в полной сохранности. Станционный плотник с помощью молотка, досок и такой-то матери уже залатал дыры в товарном вагоне.

А в скучном выражении лица надзирателя явственно читалось, что вся эта катавасия с попыткой ограбления воинского эшелона ему ну никак не в масть. Более чем уверен, местное начальство прочтёт лишь отписку, в которой не будут упомянуты никакие нижние чины, а только лишь доблестные и храбрые сотрудники златоустовской полиции, грудью вставшие на защиту государственного добра. Кое-что в мире остаётся неизменным в любую эпоху...

Мы же с Семёном были отпущены на все четыре стороны с напутствием от владельца генеральских бакенбард:

– Не балуй, значица!

До своего вагона мы с Семёном дошли в полном молчании. Поднявшись в тамбур, я протянул санитару руку:

– Спасибо, Сёма. Век не забуду.

– Так я чё, я ничё, для обчества оно лучше будет. Да и Фёдор с Глебом от трибунала отвертятся.

– То-то и оно. Не рассчитал я, надо было поумнее.

– Не переживай, Гаврила. Случилось как случилось. На всё воля Господня. Значится, сегодня правда на твоей стороне была, - вот такая нехитрая философия.