Тень уходит последней

Николай вытпил из чашки остывший чай и смотрит на хозяйку дома, чувствуя, что и у него от ее рассказа начинают поджилки в руках трястись и не только с испугу.

А бабушка, словно специально, выждав какое-то время, всплеснула руками:

– Тако, ой, сердце вот-вот прыгнет.

Снова она начинает меняться прямо на глазах: вся съежилась, меньше стала, словно выпустили из нее воздух, которым она была напитана, как шар. На её морщинистом лице добавилось больше складок. Голос с сутью ею рассказываемого менялся: то шептала с шипением, как змея, то, как цикада, трещала, описывая ломающиеся ветки кустарника, то втягивала в себя, то надувала свои щеки, то выпучивала глаза, то закрывала их, продолжая шептать, до мельчайших подробностей описывая те произошедшие события.

– А на улице темно, унучик, света нет, - она резко толкнула воздух своим кулачком.
– И, вот, как мы шли, так ктой-то как скажет громко-то! Я, аж, наделала. Ой, страшно было.

– А кто он?

– Так, голос Петра, унуче. Его нет, схоронили его с жинкой Светкой, - перекрестилась, - тока их Анька осталась. А он... ой-то, даже не знаю, у кустарнике, да как зашумит ветками, заломат их. Ой, наделала я промеж ног!

А Анька в дом свой не пошла, у меня осталась. А туалет у меня в огороде. Ночью она меня будит, идем вместе ту-дысь, - говорит, задыхаясь.
– Ой! И только пошли, опять Петр, как скажет.

– А что он сказал, бабушка Полина?
– невольно сорвался Синцов.

– Так, тетя я тебе!
– резко посмотрела на Николая старушка.

– Извините.

– Так, он белый весь, приведение прямо. А я у дом, как влетела, и не знаю как. Анька бьется у дверь, а я не знаю, кто это, Петька иль Анька. А, может, жинка его. Страшно! Может, они душить меня хотят. Я и не открыла. А с петухами открыла, Анька под дверью. Вот-то.

– Мертвая?

– Не-а, дрожит вся и волосы белыя. Я ее домой вволокла, а она слова сказать не может, трясет ее. Говорю, что унучка, что с тобой? А она молчит, трясется. Так, и спать положила ее там, грязную, немытую. Весь день с дивана не вставала она, всю ночь. Обоссалась вся. Ой, напугалась вся она, унуча.

– Тетя Поля, а что он кричал? Ну, то, приведение?

– Ктой-то?
– смотрит на Николая бабушка, словно не поняла, о ком ей говорит сейчас гость.

– Так, я же говорю, приведение-то, - прошептал Синцов.

– Ай, не помню-то, совсем страшно было. Петька то был.

– Так, может, все это вам показалось, тетя Паша?
– шепчет Синцов.

– Ой, да што ты, унучик. Ой, как страшно было.

– И вы после этого у себя Аню оставили?

– Нет, нет, - закачала головой и затолкала руками в сторону Синцова старушка.
– Зачем мне колдун нужен? А Петька, он колду-ун. Всю ночь, то там стукнет по стеклу и скребет когтями своими по нему, то по трубе стукнет. Ой, страх какой. Я всю ночь молилась. А утром сказала Аньке: уходи отселе, иди к соседям.

– И больше Петька к вам не приходил?

– Нет, он за Анькой ушел. Страх, ка-ко-ой.

– Бабушка, ой, извините, - приложил руку к сердцу Николай, - тетя Поля, а, может, это не Петр был, не отец Ани?

– Ой, он самый-то. Горят, у него на могиле собака его осталась. Анька ходила туда, а та яму там рыла. Вот это Машка мне с третьего дома говорила. Анька к ней потом ушла, а та ее тоже выгнала. Видно, она их убила.

– А что вы сказали по этому поводу следователю из полиции, тетя Полина?

– А што? Так они и меня будут заключать! Не-ет, я табе не говорила ничаго!

– Нет, не говорили, - согласился Синцов.
– А знаете, где сейчас Аня?

– У психбольнице. Ведьма-то.

– Кто, теть Поля, ведьма-то?

– Анька-то...

И свет вспыхнул над столом, лампочка загорелась. Испугалась этого не только тетя Поля, но и сам Николай, вздрогнул, и перекрестился.

– Во-от!
– подняла палец вверх тетя Поля.

– 2 -

Машке было тоже далеко за шестьдесят лет. Хотя, по сравнению с тетей Полей, она была другой, полноватой женщиной и скорой, что на слово, что на ногу. Бегает вокруг Николая и говорит, говорит.

– Ой, корреспондент. Ой, как это, что я натворила такого?

– А-а...- не успел Синцов и на этот вопрос ответить, как и на предыдущие, а она уже следующий задает:

– вы ко мне как к Польке, про Аньку Порошенко?

– Да, - наконец, успел ответить Николай.

А тетя Маша его и не услышала, так как задавала уже другой вопрос:

– А она призналась?

– В чем?

– Ой, я ж вам говорю, она такая. А Петр и с того света за ней пришел, а вы его спрашивали?

– Кого?
– икнул Николай.

– А, вот, вы у него интервью возьмите. Он-то знаете, чего говорит доце своей?

– Я...

– А вы спросите ее, а то в психбольницу сбежала, так, он ее и там достанет.

– А кто?
– пятясь назад от наступающей на него женщины, вот-вот начнет махать руками Синцов.

– А я вам скажу. Там у нее какие-то бумаги. А отец их боится, и с того света за ними пришел, говорит, чтобы она их не жгла и не закопала, а разорвала на мелкие части, чтобы Белый Ангел их не прочитал и не отдал Черному Ангелу, а то его и на суд не пустят, - тараторила бабка.
– А хранятся они в красной папке.

И только сейчас дошло до Синцова, что он включил диктофон на своем мобильном телефоне.

– А я вам скажу, что не надо ей рвать ту бумагу, ту папку. Пусть она отдаст ее Черному Ангелу, а то у него и машина, и дом - хоромы. Фу-у!
– остановилась бабка, уткнувшись обеими руками в Синцова, приплюснутого к стене.

– Мария Федоровна, да о чем вы?
– отведя от своей груди руки женщины, спросил Николай.

– Так, вы про Аньку-то пришли ко мне расспрашивать, Поля говорила. Или вы не тот?

– Да, да, я не тот, я - следователь, - соврал Николай.
– Может, мне водички дадите, а то сухо в горле стало...

Бабушка тут же юркнула в комнату и через несколько секунд стояла перед ним в прихожей, держа в руке алюминиевую кружку с водой:

– Пейте.

– Спасибо, - сделав несколько глотков, Николай протянул назад кружку.
– А когда вы обо всем этом узнали? Почему об этом раньше не рассказали?
– теперь на хозяйку дома стал наступать Синцов.
– Пройдемте к столу, нужно оформить документы.

– Ой, ой, я щас, я щас!
– и откинув в сторону занавеску, показала, куда пройти "следователю".

Мария Федоровна Тычкина жила также бедно, как и баба Поля. Домик небольшой на две комнаты с кухонкой, ванной комнатой. Туалет вынесен на улицу. На нижней полке серванта, модном в семидесятые-шестидесятые годы, стоял набор слоников, сделанных из бело-желтоватой глины. В последнего, самого большого из них, уперлась фотография в темной глиняной рамочке. На ней изображены молодые Марина со своим мужем. Теперь она, как и тетя Поля, вдова. У обоих мужья бывшие химики, много лет отработавшие на химкомбинате, умерли, не дожив и до сорока своих лет...