Тень
Шрифт:
Он опустил взгляд и начал дергать кольцо на пивной банке.
— Но, черт, как же сильно я ее любил.
Всхлипнув, он провел рукой по лицу. Потом встал, подошел к книжным полкам, поискал и нашел какую-то книгу.
— Это о ней. Последнее, что я написал. Больше у меня ничего не получилось.
Потушив сигарету в грязной пепельнице, он вернулся на прежнее место и протянул книгу Кристоферу. «Ветер шепчет твое имя». На обложке нарисован силуэт уходящей женщины.
Перевернув книгу, Кристофер прочитал аннотацию на обороте.
Джорж,
С удивительной достоверностью Торгни Веннберг описывает, как гибнет мужчина, потерявший самую большую любовь своей жизни. Главные герои, Джорж и Соня, рассказывают нам о своих самых сокровенных переживаниях, заставляя задуматься об искусстве быть человеком.
— Возьми, если хочешь. Я знаю, чем там все кончилось.
Он попытался улыбнуться, поднес банку к губам, но, обнаружив, что она пустая, смял и бросил на пол, после чего взял ту, которую предлагал Кристоферу.
— Возможно, она покончила с собой. Когда ей становилось плохо, она угрожала, что сделает это.
Кристофер молчал.
Почему он такой, какой он есть? Унаследовал ли он от нее какие-нибудь черты?
Что повлияло на него?
Он уже был готов задать свои вопросы. Когда вдруг понял, что смертельно боится ответов.
Он сглотнул.
— Что с ней было не так?
Торгни пожал плечами.
— Черт его знает. Когда она чувствовала себя хорошо, то не хотела это обсуждать. А когда ей становилось плохо, она не понимала, что больна. Но ты должен знать — твоя мать была удивительной женщиной. Во время приступов она, конечно, собой не владела… Но обычно она была здорова. Пока она принимала лекарства, все было в порядке. Только иногда по ночам ее мучили кошмары. Я помню, как она кричала во сне, и я с трудом успокаивал ее. Убеждал, что все это ей только снится. Я мог успокаивать ее часами. — Вздохнув, Торгни закурил новую сигарету. — Думаю, больше всего она боялась, что ее бросят. Ей столько страшного пришлось пережить, и неудивительно, что в ней что-то сломалось. Собственное убогое детство кажется почти праздником в сравнении с ее опытом. Черт, даже думать об этом страшно.
— Расскажите.
И Кристофер услышал, что его мать была еврейкой. Она родилась в Польше в 1938 году, попала в концлагерь и потеряла всех родных. Ее мать застрелили, а отца перевели в другой лагерь, и там его следы затерялись. Сестра умерла у нее на глазах в лагере, и она осталась совсем одна.
Торгни рассказывал, Кристофер слушал и только через какое-то время осознал, что речь идет о его семье. Оказывается, он родом из Польши, а не из Швеции и всех его близких уничтожили. Чем больше он узнавал, тем растеряннее становился. В конце концов Кристофер попросил бумагу и ручку, чтобы все записать.
— Сам подумай, тебе шесть лет, и ты видишь, как твоей матери простреливают голову. А тот, кто стрелял, смеется. Он поспорил с другим солдатом, что попадет в глаз. И мать Халины стала случайной мишенью.
Бабушка. Это его бабушка. И мама, которой
довелось такое пережить. Тут Кристоферу вспомнился Йозеф Шульц. Выступление Яна-Эрика Рагнерфельдта. Наверное, эта история задела в нем какие-то глубинные струны. Унаследованная память о пережитом злодеянии напомнила о себе.— Кто-то говорил мне, что Халина вернулась в Польшу. Вполне возможно. Хотя родственников у нее там не осталось, но родом она все-таки оттуда. По-польски она говорила свободно, здесь ее ничто не держало. Увы.
Он сделал глоток пива.
— Она никогда не любила меня так, как я ее. Иначе она бы не ушла.
Веннберг замолчал и опустил глаза в пол.
— Она сразу отдалялась, когда я демонстрировал ей свои чувства. Как будто считала, что не имеет права радоваться. Мне даже казалось, что лучше всего она ко мне относится, когда я к ней равнодушен. Стоило мне ответить на ее любовь, она снова пряталась.
Кристофер слушал молча. Торгни прерывал речь задумчивыми паузами. И Кристофер вдруг подумал, что Торгни уже давно ни с кем не разговаривал. Он посмотрел на книгу, которую держал в руках. Женщина на обложке смотрела куда-то вдаль.
— И не думай, что твоя мать была слабоумной, потому что у нее были проблемы с нервами. Умнее ее я людей не встречал. Когда она была здорова, она… Она была… Эх, это не описать…
Торгни улыбнулся и огляделся, словно в поисках подходящих слов:
— Как же нам с ней было хорошо! Да, черт возьми, таких, как она, больше нет. Я знаю, я искал…
Замолчав, он погрузился в воспоминания.
В наступившем молчании Кристофер почувствовал бесконечную усталость, но понимал, что разговор еще не окончен. Нужно узнать больше. Хотя теперь он не понимал зачем.
— Вы сказали, что это нарисовал мой отец.
Кристофер кивнул в сторону картины, и Торгни фыркнул.
— Да, этот ублюдок. К счастью, он подох от перепоя раньше, чем я успел его убить.
— То есть он умер?
— Да, давно, и ты должен этому радоваться. Его звали Карл-Эверт Петерсон. Он был художник, но так сильно пил, что с ним никто не хотел иметь дела. Надравшись, он сходил с ума, начинал дебоширить и скандалить. Однажды, когда он был пьян, он сделал это.
— Что сделал?
— Изнасиловал ее.
Кристофер переменил позу, словно хотел стряхнуть с себя услышанное. Всё. Он больше ничего не хочет знать.
— Она работала натурщицей. Чтобы немного заработать. Она хотела стать писателем, но не смогла ничего издать.
Торгни внезапно замолчал, как будто сболтнул лишнее.
Кристофер почувствовал, как все рушится. Мечты о родном доме. Воображаемый мир, в котором жила надежда. Представления о том, как обрадуются родители, когда после отчаянных поисков обретут сына.
— Мы встретились, когда Халина была беременна. Она была в смятении, потому что не хотела… Да, лучше сказать все как есть. Это было изнасилование, а закон о разрешении абортов приняли только через несколько лет. Так что ты должен быть благодарен.
У Кристофера сильно закружилась голова.
— Но потом, когда ты родился, она была рада. Она стала хорошей матерью, правда. Только когда ей было плохо, она порой обращалась с тобой немного жестко.
Пытаясь встать, Кристофер ухватился за спинку стула.