Тени черного леса

От ближайшего воеводского центра они шли пешком. Они — это Мельников и Мирослав — товарищ, из тех же поляков, что и амбал, помогавший задержать Клаху. Он тоже готовился в каком-то спеццентре на территории Советского Союза — и учили его там, понятное дело, не цветочки собирать. Потом его забросили в Польшу, в какой-то отряд Гвардии Людовой, где он и воевал до подхода Красной Армии.

Плохая грунтовая дорога вилась между кое-как обработанных полей, перемежающихся сосновыми рощами. Война тут прокатилась зимой, так что крестьяне худо-бедно — но сумели отсеяться. Впрочем, мирно-идиллическим пейзаж казался только на первый взгляд. Все эти леса и перелески были перепаханы и перекорежены побывавшими тут многочисленными войсками, техникой и различными службами. Под деревья то и дело вели в колеи, в самих лесах не повернуться было от блиндажей — целых и разрушенных, а также от разных банок и прочего хлама. И самый главный признак длительного пребывания большого количества солдат — это стойкий запах экскрементов, веющий из лесов. Неподалеку немцы создали мощные линии обороны, но серьезных боев в этих местах не было. Наши прорвались в другом месте — южнее и севернее. Так что фрицы вынуждены были бросить свои сооружения без боя. Обычное дело на войне. Сперва строишь, потом отходишь, так и не сделав из окопов и блиндажей ни одного выстрела.

Дорога была пустынна. Один раз навстречу попался крестьянин с подводой, опасливо покосившийся на двоих топавших по дороге мужчин.

Мельников и Мирослав были в солдатских сапогах, шерстяных фуфайках и кепках, которые тут носят крестьяне среднего пошиба. Сергею пришлось припомнить свои артистические способности, чтобы скрыть военную выправку. Хорошо, что когда-то в школе он занимался в драмкружке. Руководитель говорил, что у него талант…

А вот Мирослава, видимо, учили на совесть. Он выглядел вполне по рабоче-крестьянски. Поглядишь — обычный мужичок из захолустья. Все это напоминало не слишком уж давние партизанские времена.

Как и задание, данное Мельникову и Мирославу, которое трудно было назвать особо конкретным. Сходить в деревню и выяснить: что же там происходит? По большому счету они перли в белый свет, совершенно не представляя, что их может ожидать. Хотя на всякий случай они имели письмо от Клахи к тамошним ребятам. Но только вот что оно стоило тут — это письмо? Вопрос тоже непростой. Уж больно заковыристыми были отношения между различными вождями оппозиции.

По дороге Мирослав просвещал Сергея о некоторых местных тонкостях. Мельников, честно говоря, не так уж много видел в жизни «польских» поляков — живущих на исторической родине. Но Сергей имел некоторое представление об их национальном характере. Мирослав продолжал его образовывать в том же духе. Причем этот парень крепко проварился в советских структурах, а потому, в отличие от большинства соотечественников, был способен говорить о своем народе с юмором.

— Ты понимаешь, мы, поляки, народ своеобразный. Гонору в нас много. Знаешь, как в старину в Польше выбирали короля? Стоило одному пьяному шляхтичу сказать, что он против, — и все! Выборы считались недействительными. Вот и доигрались до того, до чего доигрались. В тридцать девятом многие думали, что Гитлер в союзе с Польшей пойдет на СССР. Ха! Нужен был немцам такой союзник! Он накормил наше славное правительство обещаниями — и, разумеется, обманул. Вот и теперь… Набежали из Лондона всякие болтуны — и снова начинают старую песню. Игры в политику… — Мирослав сплюнул. — Кому-то наврать, кому-то польстить, кому-то что-то пообещать — и все политиканы надеются получить с этого выгоду. А мне политика, за которой русские танки, нравится больше.

Между тем быстро темнело, небо заволокло тучами, стал накрапывать дождь. До нужного пункта было еще километра полтора. Оглядевшись вокруг, Мирослав заметил стоящую в отдалении на пригорке хату.

— Слушай, давай начнем разведку с того дома. Заодно и переночуем.

Оставив Сергея возле ворот, Мирослав постучался в двери. Когда ответили, обменялся через дверь несколькими словами. Как ни странно, открыли довольно быстро. После коротких переговоров поляк пригласил Мельникова внутрь. Двор свидетельствовал о бедности. Из домашней скотины по двору бродили две или три голенастых курицы. Хата тоже была не то чтобы очень. Она совсем не походила на деревенские дома в соседней Пруссии, а вот на белорусские хаты — особенно с территории бывшей Польши — куда больше. Население состояло из бабки, деда и большого рыжего кота, который равнодушно глядел на гостей.

Но бедность была какой-то демонстративной. Обстановка прямо-таки кричала: брать у нас нечего, сами с голоду пухнем. Хм. Это тоже видали. Рядом не так давно стояли немецкие войска, а доблестные солдаты Вермахта, как известно, не стеснялись изымать у славянских недочеловеков все, что не прибито гвоздями. Да и теперь вряд ли околачивающиеся по соседству ребята из АК с большим уважением относились к чужой собственности.

Дед выглядел непростым человеком — из тех, которые себе на уме. Скорее всего, на самом-то деле он был куда зажиточней, чем это казалось на первый взгляд. Но все добро наверняка было надежно спрятано. Такое Сергей видел в Белоруссии множество раз. Когда фрицы и даже полицаи, которых обмануть куда сложнее, — видели в хатах лишь вошь на аркане — а для партизан кое-что находилось… Впрочем, иногда бывало еще веселее. Как-то партизаны нагрянули к одному старосте. Он, собирая продовольственный налог для немцев, разумеется, не забывал и себя. Поэтому у него во дворе нашли закопанные в землю бочки с соленым мясом, муку, сахар и другие продукты. Их изъяли. Но старосту не стали пускать в расход, ограничившись тем, что набили ему морду. Потому что теперь знали, куда ходить за продуктами. И ходили.

Пока Сергей здоровался с хозяевами, Мирослав достал из своего вещмешка небольшой мешочек и высыпал на стол горку крупной сероватой соли. Хозяева сразу перешли от настороженности к радушию. Так уж случается во все времена — во время войн и прочих катаклизмов у гражданского сельского населения в первую очередь возникают проблемы с солью. Впрочем, не только у гражданского населения. К сорок четвертому году партизаны контролировали в Белоруссии целые районы. А вот соли не было. Часто случалось — лопали кашу с минеральными удобрениями.

— Марыся, собирай на стол! — скрипучим голосом крикнула старуха. И тут откуда-то из-за занавески появилась еще одна обитательница избы. Это была девушка лет, наверное, двадцати. Роста она была небольшого, но очень крепенькая, ее грудь вызывающе поднималась под стираным-перестираным платьем. Волосы у девушки русые, странно сочетающиеся с глубокими карими глазами.

Она начала выставлять на стол кое-какую снедь, к которой Сергей и Мирослав прибавили консервированную американскую колбасу. Девушка откровенно улыбнулась сначала Сергею, потом и Мирославу.

Между тем дед достал бутыль какой-то мутной цветной жидкости. Это был польский вариант фруктового самогона.

— Ну, за знакомство! — поднял дед первый стаканчик. Нет, все же чувствовалось, что Польша ближе к Европе. Тут пили уже не стаканами, а чем-то вроде стопок. (В Германии под это дело шли микроскопические рюмки.)

И тут же дед поинтересовался:

— А вы откуда будете?

— Из-под Варшавы.

— И как жизнь?

— Как-как, плохо, — ответил Мирослав. — Все разрушено, заводы стоят, работать негде. Вот ходим, меняем соль на продукты. Правда, говорят, собираются Варшаву восстанавливать. Да только когда это будет… Люди кормятся, чем Бог послал. Кто-то, конечно, сумел устроиться. Но не всем же везет…

Они заранее договорились, что будут изображать эдаких мелких спекулянтов, которые шатаются по глубинке в поисках чем поживиться. Как объяснил Мирослав, поляки такое вполне понимали.

— Кто-то и при немцах умел устроиться. А власть-то чья? — поинтересовался старик.

— Кто ж его поймет? Считается — у нас теперь временное правительство. А с другой стороны — русская армия. И та польская армия, которая была с русскими.

Мирослав старался говорить как можно более округло. Потому что взгляды на происходящее у хозяев могли быть совершенно неожиданные. По дороге Мирослав просветил Мельникова по поводу заковыристости ситуации в Польше. Дело ведь не только в том, что, с одной стороны, поляки терпеть не могли немцев — не только как оккупантов, но по жизни — а с другой — к русским тоже не питали особой симпатии. Но ведь новые власти-то кроме всего прочего были коммунистами! Что нравилось далеко не всем. Так что, на послевоенный бардак накладывалось еще нечто, напоминающее Россию в 1918 году — то есть различные классовые противоречия.

— Опять москали, — загундела старуха. — Нет житья. Немцы ушли, русские пришли.

— Да лучше уж русские, чем ваши борцы за свободу! — резко сказала вдруг Марыся.

До этого девушка занималась делами несколько иного свойства, далекими от политики. Она внедрилась между Мельниковым и Мирославом и некоторое время явно колебалась в отношении дальнейших действий. Но в конце концов Сергей почувствовал, как к нему прижалось теплое плотное девичье бедро.

Все было, в общем, ясно, и реплика девушки прозвучала как доклад о международном положении на танцплощадке.