Тени древней земли
Шрифт:
Революция 1917 года прервала благосостояние и процветание караимов. Им, верноподданным российской короны, зажиточным купцам, промышленникам и белогвардейцам пришлось тяжелее, чем кому ли бы то ни было. Часть из них погибла в ходе бурных событий того времени, часть эмигрировала за рубеж. За годы советской власти караимское население Крыма сократилось от практически 8,5 тысяч в 1912 году до 800 человек по данным переписи 1989 года. Значительное количество караимов эмигрировало в Израиль в 1990-ые по закону о репатриации. Помимо демографического упадка, советская власть нанесла также тяжелейший удар по своеобразной культуре и религии крымских караимов — лишь немногие из них способны ныне общаться на тюркском караимском языке, практически полностью утратив также знание древнееврейского,
По последней переписи населения (2014), в Крыму проживало 535 караима, т. е. 0.02 % населения республики.
Глава шестая
В последние годы караимы обычно занимались табачным бизнесом. Некоторые владели ресторанами и барами, работали в торговле. Несколько человек занимались виноделием.
Всеволоду Латыпову было известно, что другие фермеры сплетничают о его семье, и в глубине души он был доволен. Говорили, что у него телосложение быка, а ум острый, как клыки кабана. Он был единственным в семье, кто получил высшее техническое образование, поскольку большинство его братьев и кузенов не успевали окончить среднюю школу, как их, еще юнцов, привлекали к работе на пастбищах клана. Всеволод стал работать на ферме еще юношей и знал местность как свои пять пальцев. Несмотря на то, что его предки выросли в горах, многие фермеры, охотники, браконьеры и черные археологи обращались к нему за услугами, потому что, в отличие от своей семьи, он имел репутацию человека, с которым можно поговорить. Всегда готовый угодить тем, кто искал его благосклонности, он снискал уважение фермерской общины центрального Крыма, что, в свою очередь, отразилось на его клане; благодаря ему в последние годы репутация Латыпова как удачливого землевладельца повысилась.
В тот поздний вечер Всеволод был в мрачном настроении. Его джип пересек грунтовую дорогу, ведущую в деревню, и, как обычно, несколько собак весело бежали за джипом между облаками пыли. Миновав ржавеющую тушу брошенного в поле трактора, он припарковался у въезда в деревню, состоящую примерно из тридцати разбросанных домов. Как только он вышел из машины, ему в ноздри ворвался смолистый аромат кустарников. Группа небольших двухэтажных каменных зданий, прижавшихся к склону холма и почти поглощенных лесом, который подступал все ближе и ближе, имела убогий вид. Низкие крыши, покрытые покатой черепицей, поросшей мхом и лишайником, были затуманены дымом, выходившим из труб. В домах было тихо, их обитатели методично занимались домашним хозяйством. Вдоль узких пыльных улиц тянулись вихри зарослей, все одинаковые и похожие на паутину. Некоторые пожилые «аборигены», сидевшие на добротных деревянных скамьях, приветствовали его рукой.
Единственное, что нарушало вечернюю тишину — жестокие удары топора по полену. Его двоюродный брат Захар, глухонемой и простодушный, с голым торсом рубил дрова во дворе за домом, мыча, как бык, от напряжения. Всеволод кивнул ему и стал наблюдать за братьями и кузенами, которые возвращались с полей на запряженных лошадьми тележках. Обычно эти сельские пейзажи вызывали в нем какое-то крестьянское спокойствие, но не в этот вечер. Даже не заходя в дом, он пошел в конюшню и вывел одну из самых молодых лошадей. Он сел на нее верхом и галопом помчался к зданию, стоявшему посреди деревни, вдоль склона виноградника.
Оставив жеребенка без привязи, он вошел в дом. Он был построен из обожженных кирпичей, ветхие стены были изъедены сыростью. Внутри стоял запах дерева и лака, от которого щипало до слез. Комната была погружена в полумрак, но для старого хозяина не имело бы значения, если бы она была полностью освещена, так как последние десять лет он был полностью слеп.
— Кто это? — спросил старец на караимском языке.
— Это я, Всеволод.
С замедленными артритом движениями Бабакай Латыпов отложил резец и повернулся к внуку. Слабый свет снаружи осветил его лицо: маска из иссохших морщин и бесполезные глаза, дезориентированные, как у летучих мышей, которых свет выгнал из пещеры.
— В твоем голосе есть нехороший оттенок, — сказал старик.
—
Цуриковы нас не слушают. Они продолжают.— Кто тебе сказал?
— Участковый.
Среди множества услуг, которые Всеволоду приходилось оказывать, были и дача взяток участковым и полицейским в небольших селениях; многие полицейские приезжали с материка, часто сразу после академии, и не понимали обычаев местного населения. Поэтому Всеволод порой выступал в роли посредника, вступая в переговоры с контрабандистами или браконьерами, за что полицейские без крайней необходимости не лезли в дела Латыпова.
— Я ошибаюсь, или мы подарили этим ублюдкам животных?
— Две лошади, двадцать коз, баран, два осла и три свиноматки, — перечислял Всеволод. – Со всем этим они уже должны были разбогатеть.
Бабакай Латыпов взял горсть крыжовника с тарелки и разжевал их оставшимися зубами.
Через несколько секунд он произнес одно безапелляционное слово, после чего вернулся к работе:
— Ликвидация.
Всеволод вышел из фермерского дома, служившего мастерской его деда, и издал двойной свист, который эхом разнесся по всей долине, призывая своих братьев.
— Сева, возьми Мишу с собой, — крикнул дед изнутри помещения.
Всеволод остановился на пороге.
– Его время пришло, – продолжал старик. – Убедитесь, что у волка прорезались зубы.
Всеволод сел на коня, зажав гриву в кулак, и послал скакуна галопом в сторону освещенных окон домов.
Как пожелаешь, Бабакай, подумал он. Пора.
Глава седьмая
Узы, связывающие следователя и жертву убийства, священны. Она выходит за рамки бюрократии, протоколов следствия, протоколов вскрытия, документов, которые необходимо предоставить в прокуратуру. Это нечто гораздо более интимное. Если дело не раскрыто и убийца остается на свободе, эта священная, нерасторжимая связь может превратиться в изнурительную навязчивую идею, от которой невозможно избавиться. Течение времени усиливает чувство вины, обостряет сомнения в том, что убийца может напасть снова… Жизнь, конечно, продолжается, но страх, что ты совершил ошибку, не справился с задачей, позволил разрушить другие жизни, остается приклеенным к сердцу и душе, и чем больше лет проходит, тем невыносимее для следователя становится этот груз. Нераскрытое дело — самый суровый приговор для него. Иногда это точка невозврата.
Когда Мария Райская вновь увидела подполковника Романа Барсукова наверное, после более чем годичного перерыва, она совершенно реально осознала, насколько сильно нераскрытое убийство может изменить жизнь и телосложение следователя. Муки, в которые его погрузили эти убийства, стали для него эликсиром жизни, и в тот момент это было, пожалуй, единственное, что помогало ему выжить.
— Привет, Барсук, — сказала она непосредственно, пожимая подрагивавшую руку своего коллеги. – Даже рак не смог тебя достать, да? Я говорю, ты нас всех переживешь.
Барсуков улыбнулся этому замечанию. В отличие от остальных, Мария не была излишне вежливой или сентиментальной, что только усугубляло его страдания, но зато она одарила его острым цинизмом истинной крымчанки, которая не стесняется говорить то, что у нее на уме, даже человеку, которому грозит смерть.
— Здравствуйте, коллега. Конечно: перед смертью я все равно должен научить вас работе, — ответил он тем же тоном.
— Боюсь, что ты зря тратишь время, Роман. Знаешь ли ты пословицу? Если ты родился ослом, то не сможешь умереть лошадью.
— Это правда, Мария, правда. Мне сказали, что в профессиональном плане ты не намного лучше меня. Переходишь из отдела убийств в «архивный отдел»… Смотри, следующим этапом будут обходы парков с целью выслеживания вуайеристов.
— Не говори мне. Когда-нибудь я расскажу тебе, что произошло на самом деле, а пока дай мне знать, как у тебя дела.
— Как видишь, сказать особо нечего.
Барсуков поплыл в своей одежде: со времени их последней встречи он похудел на десять килограммов, а ведь он никогда не страдал избыточным весом. Райская также заметила трость, прислоненную к столу.