Тени колоколов

— Ты бы, дочка, баню натопила. Гостей попарим.

И когда девушка убежала, пригласил в дом. Вытащил из-за иконы медные деньги, протянул сопящему за столом пареньку. Тот без слов понял, куда его посылает отец.

Вскоре он вернулся с бутылкой. Хозяин разлил вино в чашки, на стол положил разрезанную на три части луковицу и сказал:

— С приездом вас! — Одним глотком выпил налитое и добавил: — Меня Иваном зовут…

Тикшай не пробовал раньше хмельного, сейчас, когда выпил свою долю, по телу его разлился огонь. Стрешнев выпил не спеша, крякнул, вытер рукавом усы и бороду и встал.

— Благодарствуем, хозяин, за угощение. Но надобно о деле поговорить. Нам возвращаться пора, стрельцы ждут.

Хозяин вывел гостей во двор, зашел в хлев и выволок за задние ноги визжащего поросенка.

— Вот ваше мясо.

Стрешнев и Тикшай переглянулись: как его доставить до берега, ведь на спине не донесешь? Опять выручил хозяин:

— На лошади вас довезу, так и быть. За поросенка взял только два целковых. Протягивая их дочери, сказал Стрешневу:

— По лицу и разговору, сосед, я тебя наконец узнал. Помнишь в Москве Дуплистую улицу?

Матвей Иванович прищурился, вгляделся в мужика и воскликнул:

— Иван Мальцев?

— Я, Матвей, Иван Мальцев, Глеба Морозова крепостной. Сам знаешь, боярин за собак нас считал. Не выдержал и со своей семьей убежал в Соловки…

— А где жена твоя, Глаша?

— Три года уж как отдыхает на кладбище. Досталось ей… Здешняя жизнь тоже не мед. Игумен дань собирает, в неделю пять дней на монастырь работаем. Глаша, царствие ей небесное, на лесозаготовке погибла…

— У вас здесь что, и женщины лес рубят? — от услышанного у Тикшая расширились глаза.

— Ни Бог, ни игумен разницы в этом не делают! У здешних женщин судьба горькая.

Матвей Иванович не стал забирать поросенка, стыдно ему стало. Да и что они, пятьдесят здоровых мужиков, себе на ужин мяса не добудут? Вон в лесу сколько дичи!

Иван запряг в телегу отощалую лошадь, и они втроем отправились в путь. Всю дорогу бывший крепостной Глеба Морозова рассказывал о монастыре, что сам узнал за годы пребывания тут.

В 1429 году инок Савватий сел в лодку и доплыл по Белому морю на Соловецкий остров. Он поставил здесь крест и построил келью. Через пять лет к нему присоединился святой Зосима с горсткой верующих в Бога мужчин. Они построили Преображенскую церковь, на месте которой сейчас красивый собор. Возле церкви срубили несколько жилых келий. Так начинался монастырь.

Потом здесь погребли опальных служителей русской церкви — иерея Сильвестра и митрополита Филиппа, что прославило Соловки на всю Русь. На монастырь возлагали большие надежды в святых делах.

Бывшие соседи во время пути вспоминали и о Москве, как они там жили в молодости, у кого какие друзья были, вспомнили всех живых и ушедших на тот свет. Когда дошли до родителей Стрешнева, Матвей Иванович грустно сказал:

— Отец давно умер, мать в прошлом году похоронили. Сестра вышла замуж в город Ковров. Сейчас в Москве живет жена с двумя детьми и брат Павел. Ты брата знал: он родился кривоногим. Сейчас служит в Чудовом монастыре звонарем. В прошлую зиму отпускали меня домой. Ничего, живут неплохо, да жену никак не уговорю с мной поехать. Говорит, хватит меня одного, бродяги…

— Она права! — усмехнулся в бороду Иван. — Время быстро летит, не заметишь, как жизнь кончится. А в старости и жене не нужен будешь.

— Так-то так, да ведь кому-то нужно и службу нести, государство охранять! Вот и тяну лямку…

Тикшай слушал их и не слушал. Перед его глазами стояла дочь Ивана — Машутка, которая часто бросала в его сторону лукавый взгляд. Что скрывать, девушка понравилась ему. Из нее хорошая бы хозяйка вышла. Только встретятся ли они когда-нибудь ещё? Это уж как Бог решит… Тикшай давно понял: Всевышний раздает счастье по своему усмотрению: кому земли-богатство дает, кому и корку хлеба не сунет. Поди выпроси себе что-нибудь! Это только в Евангелии: Господь сотни людей накормил досыта пятью хлебами. Жди, крошками наешься!

* * *

Мирон сдержал обещанье и привел владыку к Арсению Греку на следующий день. В глубоком и сыром подвале церкви от человека осталась одна темная тень. Сквозь узкое окошко в стене сочился солнечный свет, не достававший до грязных нар.

Никон сказал, кто он такой и что хочет побеседовать. Худощавый высокий монах, одетый в какое-то рубище, с большим достоинством опустился на колени и произнес хрипловатым, но твердым голосом:

— Да снизойдет на тебя, владыка, благодать господня. Спрашивай, что нужно, отвечу!

— За что тебя здесь держат?

— А это, видно, только игумен знает. Ему я поперек дороги встал. Он меня постоянно обвинял: своими, мол, книгами русские чистые души изгадил.

— Слышал, ты за морем долго учился?

— Не ошибся, владыка, всю жизнь я учился. Вначале в Риме школу иезуитов закончил, затем в Падуанском университете слушал лекции по медицине.

— Рассказывают, много языков знаешь, во многих странах побывал? — Никон всем сердцем хотел услышать о том, о чем ни от кого не слышал.

— Не ошибся, Патриарх, не ошибся.

— Я только митрополит, — прервал его недовольный Никон, приняв за насмешку перепутанный сан.

— Пока митрополит, — не смутился Арсений, — скоро Патриархом будешь, это твое место.

— Продолжай, — сменил гнев на милость Никон, лесть была как бальзам на раны. Да и прозорливости этого умного человека хотелось доверять. — Где же ты побывал?

— Жил в Венеции, в Молдавии. Потом всю Валахию с конца до края прошел. Даже у польского короля лекарем был. Вылечил его от болезни печени и чесотки. После этого Паисий, Патриарх Иерусалима, к себе пригласил. Там книги с греческого на иврит переводил. Хорошие книги, с красивыми рисунками! — Глаза Арсения загорелись, голос задрожал. — Сейчас здесь от своих греков душу очищаю…

— Молись, Господь всемилостив, — сказал Никон и повернулся уйти. С порога вновь посмотрел на узника, будто оценивая и запоминая его. И неожиданно спросил: — А как смотришь, если я тебя с собой возьму?

— Жизнью буду обязан, владыка! Лучшего слугу и не сыщешь!

Сверкающие глаза Арсения горели огнем надежды.

* * *

Больше двадцати лет прошло, когда он, монах Анзерского скита, садился в лодку, сделанную собственными руками, проплывал изгиб Белого моря. Белокаменный собор Кожеозерского монастыря на островном берегу манил его своим величием. Здесь он очень любил молиться, хоть и в своем скиту была небольшая церквушка.

Никону захотелось посмотреть те места, где он четыре весны встречал, четыре зимы жег сырые дрова в промозглой келье. Попросил у Ильи сопровождающего. Тот послал с ним монаха Дионисия. Вдвоем сели в парусник и поплыли вдоль берега на восток. До самого Анзера, в течение четырех часов, молодой монах во время пути почему-то был грустным и, как Никон ни старался его вызвать на разговор, сидел молча, старательно работая веслами.

Высадились на берег. Кругом ликовала весна. На зеленом лугу острова жужжали стрекозы и бабочки. Но это был лишь прекрасный ковер, устилающий гнилое болото. То там, то здесь росли чахлые березки.