Тени колоколов

… Когда Морозов передал царю разговор с Патриархом, тот перекрестился и сказал:

— Бог укажет нам путь, и мы победим. Верь мне, с победой возвратимся.

* * *

Словно кудадей искать двинулась вся Москва. Богатые — на тарантасах и колымагах, стрельцы — верхом, у кого кроме своих ног не было ничего — пешком. На Новгородской дороге ступить было некуда — повозки, лошади, люди, люди, люди… Только монахов из шести монастырей. Все шли на закладку Нового Иерусалима.

Впереди всех ехала царская кибитка. Она виднелась издалека, красным сукном обтянутая. Июльский день был знойным, душным. По дороге стелился пыльный шлейф.

И вот наконец берег Истры. С большака народ ринулся к воде. Не узнаешь, кто монах, а кто боярин. С ног до головы все были в пыли. Помылись, искупались — снова в дорогу. Теперь через березовую рощу — на гору. Среди всех — и Государь. Стрельцы его с двух сторон поддерживали, как слабое дитя. На пригорке стоял Никон. Его ждал. С иконой и хлебом-солью. Благословил царя, окропил святой водицею. Хор монахов вперед вышел. Волнуясь, спел «Верую».

— Господи, как прекрасны здешние места! — крестясь, блаженно вздохнул Государь. По щекам и по густой его бороде потекли слезы. Многие вслед за ним заплакали тоже.

— Великий свет-государь, приезд твой сюда, где в честь Отца Небесного мы поставим храм Воскресения, удесятерит наши душевные силы. Поднимемся же на ту возвышенность, где будет Гроб Господен. Славное место мы подобрали, — Патриарх властной рукой указал на пологую вершину холма. С него окрестность как на ладони видна. Зеленый лес, зеленые луга и перелески, озерная гладь. Истра, ящерицей изгибаясь, несла свои воды спокойно туда, где небо соединялось с землей. А уж поляны какие — семицветными радугами переливались от легкого дуновения ветерка! Жара понемногу отступала, отчего стало людям легко и вольготно.

Хор снова запел. Люди с волнением слушали. Какое огромное дело здесь затевается!

Никону принесли пригоршню медяков, он протянул их Алексею Михайловичу:

— Брось их, Государь, в основание монастыря — от них крепче стены станут…

Царь подошел к краю котлована, посмотрел вниз — голова его закружилась. Хорошо, стрельцы его придерживали. Медяки со звоном ударились о камни, заложенные в яму.

Матвей Кудимыч Зюзин туда же два кармана серебряных денег вытряс.

За длинными столами, расставленными под густыми кронами вековых сосен, царь обратился к Патриарху:

— Великий Государь, скажи-ка нам, что тебя заставило это место назвать Новым Иерусалимом?

— Провидение Божье, Государь! Это — рука Господа! Ты хорошо знаешь, что церкви восточных стран и Иерусалим в полоне: все восточные Патриархи пляшут перед турками. Нынче для наших паломников все дороги в святые места закрыты. Вот почему я и нарек это место Новым Иерусалимом. Пусть весь крещеный мир к нам жалует…

Алексей Михайлович похвалил Никона, а вот среди бояр были такие, кто зубами скрипел.

— Смотри-ка, Никон совсем совесть потерял, — шептались они между собой. — Всемирным Патриархом себя мнит. Хитер, бестия!

После угощения начали одаривать будущий монастырь. Царь пожертвовал шесть сел, которые им были отобраны у Коломенского монастыря. Бояре деньги дарили. Кусая губы, конечно.

Когда разошлись по шатрам, стоявшим на опушке леса, князь Хитрово, архимандрит Чудовского монастыря Павел и окольничий Родион Сабуров сошлись вместе.

— Ай да клещ прилип к нам, — первым начал разговор окольничий Сабуров. — Всех нас пропустил сквозь пальцы. Ладно, Государь не свои карманы опростал, а вот Урусов с Ромодановским… Что они, совсем безмозглые? По селу подарили. Шереметев и лес обещал привезти, и тес. Четыре поля от себя отрезал! Или взять Зюзина… С Никоном, я наслышан, за одним столом сиживают — друзья закадычные. Прелюбодеи!

— А сам-то что отдал, простофиля? — злорадно засмеялся Хитрово.

— Подмосковное именьице, — тяжко вздохнул окольничий.

— На что дальше-то будешь жить?

— Зубы на полку положу, — оскалился Сабуров.

— Зубы, конечно, не положишь, а вот на войну тебе придется идти. Там покажешь себя, как Ромодановский, — царь тебе десять имений пожалует.

— Пожалует, жди от него, — бросил архимандрит Павел. — У царя и снега зимой не выпросишь. Зато Патриарху — все на блюде, что ни пожелает. И сам его с раскрытым ртом слушает. Патриарху руки укоротить, слишком много ими власти забрал. Вот к чему вас призываю. Не встанем против него — всех нас рас-топ-чет! Слышите?

— Слышим, не глухие, чай. За это хвала тебе, Павел, — окрыленный услышанным, Хитрово даже заплясал.

Эту мысль они все тайно носили в груди, а вот высказать не смели.

* * *

Матвей Кудимыч метался по постели всю ночь. С вечера, уже перед сном, он поел рыжиков в сметане, съел отварного сома с чесноком и жареную тетерю — вроде бы и еда невелика, а живот прихватило. Матвей Кудимыч встал. Выпил кувшин простокваши, попробовал овсяную кашу с киселем, терпкого хлебного кваса на клюкве — сон всё не шел. Высока и мягка перина лебяжья, а ему сучковатыми досками казалась.

Слуги насторожились, чутко прислушиваясь, не скажет ли чего хозяин, не позовет ли кого? Беда в тяжелый час показаться ему на глаза: палкой до смерти изобьет. Якима, своего верного пса-ключника, у которого горб торчком стоит, давеча пинками угостил.

Тянется ночь, конца и края ей нет.

Лишь под утро боярин затих. Яким посмотрел в дверную щель, обрадовался: «Слава Богу, спит! Христос-Спаситель, помоги!..». Зевнул, раскрыв волчью пасть, перекрестился и лег у порога прямо на голый деревянный пол. Уснул, как умер, — крепко, без сновидений. Даже и не заметил, как солнце бросило на землю свою позолоту. «Ку-ка-ре-ку!» — петухи рвали свои горла. Но Яким и петухов не слышал, так утомился за ночь. Проснулся от стука в ворота. «Ох, Матушка-Богородица! Проспал!» Вскочил, выбежал на крыльцо, боком спустился с крутых ступенек, доковылял до высоких тесовых ворот.

— Кто там? — спросил шепотом.

— Это я, открой…

В узкую щель протиснулся Макар, уличный сторож, огромный, с рыжей бородою.

— Что разбудил, чирей?

— Возы пришли из Отрадного, — загудел басом сторож, сам кивком показал за ворота. — Холсты, бают, привезли, лисьи меха, растопленный воск и три бочки меда. Пустить?

— Вначале спрошу самого, — Яким поковылял в хоромы.

Зюзин сидел обложенный подушками. Борода и усы в пуху, седые волосы мокрые. Глаза мутные, больные. Яким дословно передал услышанное.

— Ну, ну, — добрая весть смягчила князя. — Скажи им, пусть ждут.

Когда Яким вышел с приказом во двор, обозные уже спали на траве-мураве. Только один парень удивленно разглядывал всё вокруг. Чего уж говорить, богат Матвей Зюзин, очень богат. Одних только сел у него под Москвой шесть, да ещё три имения где-то в дальних краях. И терем его двухэтажный, из желтого кирпича сложен. Окна из чистых стекол, наличники резные, как напоказ. За теремом зеленеет густой старинный сад, житницы разные, амбары, коптильни, маслобойка… Чего только нет!