Тени вечерние. Повести
Шрифт:
– Что?
– Ну, чтобы хор, оркестр, пантомима и…
– Меня это не касается.
– Но всякий автор хочет видеть свое детище осуществленным.
– Разумеется. Я – вижу, слышу, представляю. Имеющий уши да услышит!
Из–за стола, расположенного в нескольких шагах от нашего, поднялась высокая блондинка, цепко глянула в нашу сторону, мгновенно отвела взгляд.
– …до скольких ушей дойдет? Плевать я хотел, шедевр это или дерьмо, но вокруг того, что ты делаешь, должна быть заварушка… притяжение, что ли, отталкивание…
(Наклонилась к соседке, трясясь от смеха. Коснулась грудью поверхности
– …видите ли, возраст – не препятствие появлению шедевров. Но в редакциях с вами не захотят разговаривать. Чем оригинальней вы пишете, тем труднее печататься. Я бы не хотел идеализировать, но, скажем, пишущей братии начала века было куда как легче.
– Что же, не писать?!
(Выгнувшись, коснулась стола животом. Долгий взгляд.)
– Постойте, а почему бы не организовать… журнал?
– Журнал, – проговорил Андрей, – очень интересно… Журнал.
Встал, зашагал по проходу.
– Идея… Рискованная, однако. Но как это можно сделать!
Эти двое уже двигались к выходу: она впереди, в такт упругому шагу поддевая бедром болтающуюся на ремне сумку, он – напряженно–внимательный, настороженный.
Илья, наконец, обнаружил отсутствие друга.
– Вечно одна история…
И уже вдогонку мелькнувшей в дверях тени:
– Катись отсюда!
После бегства предателя Илья стал мрачен и вскоре ушел. Я уже не надеялся, что идея с изданием может осуществиться и был несказанно удивлен, когда через несколько дней, столкнувшись в институтском коридоре с Андреем, услышал от него предложение заняться подготовкой к выпуску. Более того, он получил принципиальное согласие знакомой машинистки на бесплатную распечатку двадцати экземпляров! Илья? Илью он уговорит. Но где собираться… В его комнате шумно, за стеной пьяные соседи. У Ильи – махонькая квартирка, мать, сестра… А что у меня? Замечательно! То, что нужно.
III
Илья трогает корешки книг в шкафу нервными быстрыми пальцами, кое–что вынимает, бегло просматривает. Сквозь щелку приоткрытой двери виден дед, читающий газету в продавленном кожаном кресле. Из коридора доносится смех матери – болтает по телефону.
– Какие книги! Все твои?
– Деда.
– Эрудит, однако. Обязательно выучу. Три языка.
– Пять, – подсказывает Андрей.
Он сидит на диване, глубоко засунув руки в карманы пиджака, и болтает ногой. Уголки губ опущены, и опущены плечи. Пустой взгляд.
– Библиотека, – говорит он, – эка невидаль.
– У тебя она есть, что ли?
– Пока нет.
– Завидуешь.
– Я–то?
Нога замирает в воздухе.
– Захочу – и будет. Все будет.
– Ну, знаешь…
– Ребята, перестаньте! Это все ужасные пустяки.
– Хотел бы я знать, что для него не пустяки.
– Хм…
Андрей вынимает руки из карманов, распрямляется. Сейчас он встанет – и уйдет!
– Вот что, – говорит он, – надо начать с программы.
– Чего?
– Дурачина. Всегда так делают. Пишут программное заявление от имени редакции. Кто и зачем. Понятно?
– Да – да, – подхватываю я, – прекрасная идея, прекрасная! Кто – ясно. А вот зачем?
– Нужно пройти по проволочке. Чтоб комар носа не подточил. Ссылки на соответствующие документы. Разумеется, несколько фраз о необходимости
совершенствования юных талантов и…– Напиши. У тебя прекрасно получится. Особенно, ссылки.
– Правда, Андрей, напиши эту… это введение, что ли… Противно, конечно, но с другой стороны, обезопасив себя, мы сможем…
– Жалкое приспособленчество и половинчатость!
– Я устал от красивых фраз. Ты всегда меняешь дело на треп.
– Подождите! Мы действительно задумали что–то хорошее, умное, нужное. Вот увидите, через неделю у нас будет гора материалов!
– Мне бы твою уверенность… Впрочем, может, на этот раз колесо повернется в другую сторону?..
– Снег, – кричит Илья, – снег, честное слово!
Мы подходим к окну. В блеклом воздухе, едва различимые, кружатся белые паутинки. Через дорогу, за железной оградой, еще по–осеннему голо чернеют деревья парка.
– Это не снег… Скорее, предчувствие снега.
– Здорово–то как!
К концу дня общими усилиями наметив программу, пьем чай под желтым абажуром настольной лампы.
– А ты пишешь стихи?
Кивает лохматой головой.
– Рифмы мешают.
– Попробуй без рифм.
– Как Сапфо, – говорит Андрей.
– Ты вообще… против лирики?
Поглаживает бородку. В глазах пляшет желтая точка настольной лампы.
– Разумеется, нет. Как можно.
– Не обращай внимания, – говорит Илья, – я привык.
– Надо срочно найти предмет вожделения. Данте и Беатриче. Абеляр и Элоиза. Стихи потекут.
– А я бы хотел влюбиться. Мне кажется, я смогу полюбить. Кажется… Чертовски сложная материя!
Снег за окном валит такой густой, что долго смотреть невозможно – начинает рябить в глазах. Едва коснувшись мостовой, он тает и только у самой кромки оставляет тонкий белый след.
Поздно вечером прохожу по коридору. Свет в комнате матери, голоса.
– Что же ты молчишь? Он погубит себя!
– Не послушается. Скажи сама.
– Сама! Будто не знаешь… Я полностью утратила не него влияние. И не без твоей помощи.
– Не без своей… Так будет точнее.
– Ты не вправе говорить мне это… Я…
– Видишь ли, милочка, он не маленький уже. Все замечает. К тому же… я ничего не делал специально.
– Знаю. Ты дико безответственный человек.
– Лена!
– И не выше ты всего – равнодушней! Сказал – и прошел мимо. А что будет с тем, другим? У мальчика нет никакой внутренней устойчивости, сплошные шараханья…
– Эти, как ты выражаешься, шараханья свойственны молодости и проходят вместе с ней.
– Я знаю, ты можешь все объяснить!
Глухой кашель, поскрипывание дивана, шелест переворачиваемых страниц.
IV
С трудом припоминаю события следующего месяца – так лихорадочно, так самозабвенно мы жили. Уже через несколько дней на моем столе благодаря усиленным заботам Ильи высилась груда рукописей. Были здесь и рассказы, и заметки. Но основное место занимали стихи – не очень профессиональные и очень искренние. Впервые оказавшись в роли редактора, я испытывал муки, не зная, каким из них отдать предпочтение. Два раза в неделю до ссор, до хрипоты обсуждался отобранный мною материал – и Андрей уносил рукописи на перепечатку.