Теория заговора

И тут же несколько человек затянуло хором:

— След кровавый стелется по сырой земле…

— Хлопцы, чьи вы будете, кто вас в бой ведёт? — усмехнувшись, продекламировал я. — Кто под красным знаменем раненый идёт?

Ребята снова загалдели.

— Ты где пропадал?

— А мы уж думали, ты в Москву укатил!

Наша студенческая берлога располагалось в старой, ещё царских времён, кирпичной казарме. Здесь раньше воинская часть стояла, но её передислоцировали сто лет назад, ну а помещение сейчас использовали для студентов, а до этого для интерната, а ещё до этого в качестве общаги.

Жили мы здесь все вместе— и парни, и девчата. Простыня, подвешенная на верёвке, разделяла помещение на женскую и мужскую часть. Туалетов и умывальников было несколько, так что особых неудобств не возникало. Был даже душ, но его уже в качестве новодела замастырили, и туда всегда очередь стояла.

Казарм я в своей жизни повидал не меньше, чем лейтенантов, но эту вот всегда помнил — и стрельчатые окна и сводчатые потолки, и, главное, вытянутые до пола сетки кроватей.

— Да, куда ж я без вас, братцы, — расплылся я в улыбке, рассматривая друзей своей молодости.

Многих уже и в живых давно не осталось, а здесь они все были воплоти, и на призраков совсем даже не походили, молодые, свежие, полные надежд и идеалов.

— А вы, значит филоните, — усмехнулся я. — В поле не поехали, песни, значит, поёте?

— Нам сегодня машины не подали, послали грузовики куда-то в другие места. Сказали ждать.

Это я тоже помнил.

— Вот мы и ждём.

— А дождались Стрельца!

— О! — поднял палец вверх Мишка Вешкин. — Что-то стало холодать!

— Не пора ли нам поддать? — отозвались Верка Жукова и Костя Новиков, и уже хором все закричали:

— Не пора ль послать Стрельца за бутылочкой винца?!

Да, поток у нас был огонь, как молодёжь сейчас говорит, дружный. И да, в этом стишке всегда «гонца» заменяли на «Стрельца».

— Расскажи, куда ты пропал-то?

— Да, он у фельдшерицы на попечении был, вон рожа довольная какая!

— Какая довольная! — со смехом возмутился я. — Не видишь повязку что ли? Мне сто семнадцать швов наложили!

— Ага! Всю ночь накладывали!

— По всему телу.

— Хоть бы там в темноте-то не зашили чего не того, а то знаете как бывает.

— А-ха-ха!

— Швы накладывали на места, которые от стараний трескались!

— Нет, ребят, это у него губа трескалась, от несбыточных желаний.

— Ах, зараза, Клюева! — погрозил я пальцем. — Злая ты.

Да это была, Ляля Клюева. Ну надо же! Хорошенькая какая, сексапильная, как мы тогда говорили. Томная, изнеженная и якобы такая вся аристократичная и очень загадочная, а ещё чувственная. Тонкая кость, яркие чувства, острый ум.

Она ведь, когда история с фельдшерицей на свет выплыла, мне сцену устроила, обычную, кстати, не аристократичную, а вполне себе плебейскую. А я, дурачок молодой, клюнул на неё, залип. Ох много она мне крови попила, было дело, и в плане чувственности, кстати, оказалось всё совсем не очень, не фонтан.

Я насмешливо погрозил ей пальцем, а она недовольно и неодобрительно поджала губы и отошла, ожидая, вероятно, что я тотчас кинусь за ней. Ну-ну. Я усмехнулся.

Ребята, девчонки такие весёлые были, жизнерадостные, и я вдруг поймал себя на мысли, что не смотрю на происходящее, как сторонний наблюдатель, а живу, проживаю момент, наслаждаясь и радуясь, как будто действительно стал юным и беззаботным.

— Где? Где этот титан, неукротимый молотобоец и отец русской демократии?

Раздвинув толпу, появился Ромка Вершинин. На голову выше всех, крепкий, с вьющимися тёмными волосами и аккуратными усиками, атлет, любимчик барышень со всего нашего потока, а может и не только нашего.

— Ну, выжил? — кивнул он. — Выпустили, значит?

В прошлой жизни после драки именно он меня до лазарета довёл.

— Как там фельдшерица? — подмигнул он.

— Мастерица, — усмехнулся я, — на все руки. И шьёт, и колет, и бинты накладывает, и микстуры составляет. Гиппократ был бы доволен.

— Главное, что ты доволен, — засмеялся он.

Интересно, почему произошёл сбой… Если Ромка меня довёл до медпункта, то как я в поле-то очутился? Это выглядело, как если бы тот, кто закинул меня назад во времени, немного промахнулся. Но Господь не промахивается, у Него всё чётко. Значит… значит это моё сознание сбоит, гонит рябь, как телевизор образца семьдесят седьмого года…

— Она на тебя сразу глаз положила, — хлопнул меня по плечу Роман. — Меня вчера даже на порог не пустила.

— Не ври, пожалуйста, ты сам не пошёл, — погрозил я пальцем. — Испугался, видать, огня в её глазах. А вообще, Ромыч, большое тебе октябрятское спасибо. Если б не ты, эти собаки не остановились бы.

Мурадян был не один — с дружком-приятелем. Насели они на Галину конкретно, зажали в уголке, и всё совсем не по-детски было. У них реально крышечку сорвало, а дрова пойти порубить не догадались, кино с Челентано ещё не вышло к тому времени. Так что девке точно бы не поздоровилось.

Главное, чего они к ней прицепились? Она ж одно слово, что в коровнике работает, сама как телёнок ещё. Формы, правда, у неё развились заметные, мать точно переплюнет, но в голове-то ветер ещё гулял. Впрочем, этим строителям дела не было, что там у неё в голове творилось. Приспичило, значит надо давление сбросить.

Здоровые мужики, ясно дело, физиология, но эти-то, во-первых, по-звериному всё делали — иди сюда, задирай юбку и всё такое. А, во-вторых, ведь взрослых и одиноких баб, таких, как Алевтина, в селе было немало. Они бы, может, и сами не прочь поразвлечься да побалдеть, а этим вдруг малолетку вынь да полож. Было и ещё одно соображение. Если не можешь свои животные инстинкты в узде держать, то и получай, как пёс шелудивый.

В общем, я за девушку вступился. Прям петля какая-то… Здесь вступился, там вступился с разницей почти в пятьдесят лет. По затылку опять же и там, и тут… Правда Галка в меня не стреляла и оружия при себе не имела, не считая своей натуральной красоты…

Что любопытно, у Галины этой, помимо матушки, гром-бабы Гавриловны, имелся отец, тощий и застенчивый алкоголик, вернее сказать, тихий выпивоха по прозвищу Стаканыч. Вообще-то он был Степанычем, но меткий на язык народ переделал его настоящее отчество, и так и приклеилось, Стаканыч, да Стаканыч.

В деле воспитания дочери и соблюдения ею норм морали Стаканыч был совершенно бесполезен, вот его супруга и принимала огонь на себя. А вчера ещё и я немного огня принял.

Пока я уродов к порядку призывал, вступившись за неё, она сразу смылась, разумеется, чем вызвала буквально ярость Мурадяна, потому что из-за меня его законная добыча сорвалась с крючка.