Теперь или никогда!

Она молча повернулась к Соне спиной, стала мыть посуду. Сердце ее стучало безостановочно, все сильнее, все громче.

«Как быть? Что делать?» — думала она и не могла найти выход.

Потом внезапно решилась: надо пойти к Петру Петровичу, предупредить его, чтобы он дал знать Васе.

Она скинула с себя фартук, вымыла руки.

Только повернулась к дверям, как в кухню снова вошла Соня. Быстро окинула ее взглядом:

— Вы что, идете куда-то?

— Я ненадолго, — ответила Алла Степановна.

Соня стояла в дверях.

— Пропустите меня, — сказала Алла Степановна.

Соня молча смотрела на нее немигающими светлыми глазами.

— А куда вы идете?

— Я ненадолго, мне надо по делу, — стараясь говорить спокойно, сказала Алла Степановна.

Соня поняла все. Разом, в один миг. Уже не стесняясь, повернулась к шеф-повару Раушенбаху, громко крикнула:

— Держите ее, она партизанка!..

Все свершилось мгновенно. Раушенбах даже не успел ничего ответить…

Алла Степановна быстрее молнии рванулась к плите, схватила огромную кастрюлю, в которой кипела вода, и плеснула ее прямо в лицо Сони.

Удара по голове она не ощутила. Только уже тогда, когда на нее нахлынула огромная, черная, без конца и без края ночь, она в последний раз подумала о том, что, должно быть, вряд ли предательница осталась жива: ведь в кастрюле был крутой кипяток…

Глава двадцать третья, в которой повествование снова возвращается к старым героям

Между тем Хесслер и Петр Петрович благополучно добрались до степаковского леса.

Кругом стояла такая незыблемая, такая устойчивая тишина, что Петру Петровичу на миг показалось: война кончилась, как не было ее вовсе, и снова мир на всей родной земле, мир и спокойствие и заслуженный долгий отдых…

Он выпустил Джоя из машины.

Джой словно оглашенный стал носиться по лесу, восторженно лая.

Впервые за все это время непроницаемое лицо Хесслера озарилось улыбкой:

— Даже пес понимает, что он уже вне опасности…

— А я боюсь, — откровенно признался Петр Петрович, — как бы фашисты не услышали его лай…

Хесслер усмехнулся.

— Здесь их нет, — уверенно произнес он.

И как бы в подтверждение его слов внезапно, словно из-под земли, перед ними вынырнула фигура человека, одетого в короткий драповый пиджак, туго перепоясанный кожаным ремнем. За спиной человека виднелся автомат.

— Кто такие? — коротко спросил он.

— Свои, — ответил Хесслер. Он подошел ближе и тихо проговорил слова пароля.

— Что нужно? — спросил партизан.

— Проводите нас к командиру, — сказал Хесслер.

И первый пошел прямо по дороге, указанной партизаном. За ним двинулся Петр Петрович, впереди бежал Джой. Шествие замыкал партизан.

Они шли в самую глубь леса, все дальше и дальше. Кругом было тихо, все дышало покоем и миром; на лесных тропинках, усыпанных рыжей хвоей, лежала рябая тень от солнца и веток деревьев, где-то в вышине громко пели птицы.

Петр Петрович шел и думал:

«А вдруг сейчас у командира партизанского отряда я увижу Вадима? Может же быть такое!»

И сердце его замирало от волнения, и он представлял себе, как встретится с сыном, как обнимет его, прижмется щекой к его лицу…

Внезапно из-за высокой дуплистой сосны выступил плечистый мужчина. Он близко подошел к идущим. Хмурое, обветренное лицо его озарилось улыбкой.

— Привет, — сказал он. Это был Валерий Фомич Осипов.

Петр Петрович остался в отряде Осипова. А Хесслер спустя несколько дней уехал дальше, по ему одному известному направлению.

Хесслер был человеком удивительной, необычной судьбы. Никто не знал его подлинного имени.

Перед самой войной он был заброшен в немецкий тыл и там сумел обосноваться.

Этот красивый русский человек в совершенстве играл роль родовитого немецкого офицера, преданного сторонника самого фюрера.

Он был выдержан, хладнокровен, обладал колоссальной силой воли. И, конечно, превосходно владел немецким и английским языками.

В течение нескольких лет Хесслер ежедневно, ежеминутно играл с огнем. Великолепно справляясь со своей ролью подлинного арийца, ярого гитлеровца, он сознавал, что каждый час рискует своей жизнью: малейшая неосторожность, малейший неверный шаг могли навсегда погубить его.

Но он понимал: все те сведения, которые ему удалось добыть, необходимы его Родине, всем советским людям, и потому он старался не думать об опасностях, подстерегавших его…

Глава двадцать четвертая, в которой рассказывается о том, что хранилось в плетеной кошелке

Все кончается на свете. Кончились и школьные каникулы, которые, как им и положено, пролетели незаметно.

Немало воды утекло за это время. Егор и Алеша побывали в пионерском лагере. Они ходили там в походы, плавали на плоту, который сами построили, научились разжигать костер от одной спички…

Вернулись они домой за две недели до начала учебы. Как и всегда, после долгого отсутствия родной город показался им особенно прекрасным. В садах стоял знакомый осенний аромат антоновских яблок и редких, слетавших на землю листьев.

Первым делом отправились навестить Петра Петровича, но его не оказалось дома; соседи сказали, что он уехал в Москву навестить друга.

Оба мальчика искренне огорчились: за то недолгое время, что они узнали старого фотографа, он стал им поистине близким человеком.

В лагере друзья не раз мечтали о том, как, вернувшись в город, первым делом побегут навестить Петра Петровича. И они с нетерпением ожидали его приезда.

Мальчикам очень хотелось сделать для Петра Петровича что-нибудь приятное.

— Купим ему арбуз! — предлагал Алеша. — Или, может быть, лучше принесем цветы?

Егор вдруг округлил глаза и даже приоткрыл рот. Потом он сказал: