Теперь с тобою вместе я(с)...

– Меня они не касаются, ни твоё настоящее, ни твоё будущее.

– Любушка я поступила в университет в Беер-Шеве, через две недели уезжаю туда учиться на предварительные курсы, чтобы поднять иврит, английский и хоть немного ознакомиться с историей Израиля.

– Спасибо сестричка, что ознакомила меня с этим хотя бы постфактум, можно подумать я знала, куда и зачем ты едешь.

Я ведь для тебя враг номер один, я же желаю тебе только зла, я только хочу, чтобы ты смотрела моего сына и не выбиралась из дому... теперь ты всё можешь так истолковать.

Тебе же плевать на наши желания, наши надежды и планы.

Тебе, главное, это ты, пуп земли, вокруг тебя все и всё должно крутиться...

Люба захлебнулась от своих обвинительных слов и зарыдала.

Такую сестру Вера ещё не видела.

Она тихо поднялась с дивана и уединилась в своей комнате, отлично осознавая, что у Любы самая настоящая истерика, оттого, что всё вышло не по её, а тем более, совсем не так плохо, как она предрекала.

Вера не переодеваясь, достала из сумочки кассету и вставила в свой магнитофончик и тут же услышала конец знакомой песни и через несколько секунд началась другая, по всей видимости, написанная уже в Израиле:

Всё хорошее быстро кончается...

Серых будней заложники мы...

Но, а в памяти вновь возвращаемся

В запах леса и в стужу зимы...

В радость встреч после долгой разлуки,

Где с улыбкой смешалась слеза...

И в минуты тоски или скуки

Возвращаемся в мыслях туда...

Где детства, юности года

Неслись, как с горных круч вода,

Где мы росли, мужали и влюблялись...

Узлы семейные плели,

Теряли, что-то обрели...

И, где могилы дорогих людей остались...

Разложу свои годы по полкам...

На весы жизнь прикину свою...

Бесполезно я жил или с толком...

По теченью иль против плыву...

Не сложить и нельзя перемножить,

Что осталось в туманной дали...

Но, а память... а память тревожит,

Манит свежестью юной зари...

Где детства, юности года

Неслись, как с горных круч вода,

Где мы росли, мужали и влюблялись...

Узлы семейные плели,

Теряли, что-то обрели...

И, где могилы дорогих людей остались...

Вера отмотала назад кассету и вновь вслушалась в слова песни - наверное многие люди пожилого и среднего возраста страдают от разлуки с Родиной... А что она?!... Нет, несмотря на то, что в эти полгода далеко не всё складывалось благополучно, что часто её обуревала тоска и скука, она не жалела об утраченном, потому что ничего, собственно говоря, не потеряла, хотя пока и не приобрела.

А так ли это?

Наверное, до сегодняшнего дня о приобретениях можно было бы даже не заикаться, кроме дикого напряжения нервов и мозгов всё остальное было облачено в серые тона. Ах, надо послушать ещё одну песню, а то, столько размышлений и не с кем поделиться и обсудить.

Вера вновь нажала кнопку 'play'.

Плачь, плачь, плачь моя гитара,

Сердце тонет в море грусти.

Омут пьяного угара

Не излечит, не отпустит.

Плачь гитара, плачь родная,

Детство, юность вспоминая.

Жизнь дороженька кривая

Приютила в новом крае.

Плачь гитара, плачь подруга

По земле далёкой ныне,

Где зимой мороз и вьюга.

Летом грозовые ливни.

Плачьте струны под руками

По хорошим, добрым людям,

Что делили вместе с нами

Праздники и серость будней.

Плачь, плачь моя гитара

Сердце тонет в море грусти.

Я скучаю - это кара,

Что зовется Беларусью.

Вера подумала, слушая печальный голос барда - нет, далеко не всё благополучно и у Олега, и у его семьи, сколько неприкрытой тоски в этих песнях.

Ладно, послушаю ещё одну песню и пойду приму душ, может и правда позвонит Галь, а вдруг ещё и приедет к ней в Ашдод.

От этих мыслей щёки полыхнули пожаром, тепло распространилось по всему телу, и она поймала себя на том, что глупо улыбается неизвестно чему, а точнее, кому.

Мотнула головой и вслушалась в слова следующей песни:

Цветы, деревья, лунный свет,

Пустыня, море, горы, ветер...
–

Всё вроде наше здесь, и нет.

А сколько надо трудных лет,

Чтоб стали наши краски эти?

Мы можем скрыть печаль свою,

Тайком излить тоску в подушку.

Что делать мне, ведь вам пою

О том, что помню и люблю.

Как петь об этом равнодушно?

А будут слушать, буду петь.

Печалью, радостью делится.

В пожаре судеб мне гореть,

А в песне жить и умереть

И с новой вновь на свет родиться.

До сегодняшнего дня и Вера бы думала - а, сколько надо долгих лет, чтоб стали наши краски эти...

Но, после поездки в Беер-Шеву, встречи с пожилым человеком в автобусе, знакомым Олега Фрейдмана, а особенно, после знакомства с Галем, ей уже казалось, что всё вокруг родное или становится родным, ведь, как легко она разговаривала на иврите с парнем, откуда только к ней нужные слова приходили.

Вдруг до её слуха дошёл телефонный звонок из аппарата, стоящего в салоне, она вздрогнула и посмотрела на часы, было восемь.

Открыв дверь своей спальни, услышала, как её сестра разговаривает по телефону с кем-то на иврите.

Особой сообразительности ей тут не надо было, Люба любезно общалась с Галем.

Сестра, повернувшись на скрип двери, махнула рукой Вере, подзывая к себе и вручая трубку телефона, шепнула:

– Приятный молодой человек, вежливый.

Вера приложила телефонную трубку к уху и выдохнула:

– Да!

И смутилась, переходя на иврит:

– Кен...

И она услышала уже знакомый смех Галя.

– Вера, я правильно произношу твоё имя?

– Правильно.

– Всё это время после того, как мы расстались, учился произносить твоё имя.