Теплый снег

Он остановился, затем подошёл к Бритте сзади и положил руки ей на плечи. Плечи у неё были холодные, тепло его ладоней не грело их. Но Косташен не понял этого.

– Может, я бы и смог ещё раз здесь выступить, - успокаиваясь, проговорил он, чуть сильнее сжимая её плечи, - но ты же знаешь, как все эти непредвиденные обстоятельства выбивают меня из колеи.

Он уткнулся носом в её волосы, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Спасибо, что зашла. Моя ты умница...

– Ода, - спросила вдруг Бритта, - ты боишься?

Косташен отпрянул, лицо пошло серыми пятнами.

– Нет!

– почти истерично выкрикнул он и снова зашагал по комнате, нервно хрустя пальцами.
– Меня просто бесит, что я сижу здесь, в этой чёртовой дыре или коконе - как его там?
– и не имею ни малейшего понятия, когда отсюда вырвусь! Из-за этих проклятых гастролей, навязанных мне твоим разлюбезным Парташем, я уже два месяца не слушал новых записей, не видел истинных поклонников крелофонии - что они здесь понимают, если почти до утра не отпускали Байроя?! Я оглох, я ослеп, стал похож на волосатого питекантропа, урчащего в своей берлоге, и чувствую, что обрастаю шерстью ещё больше!

Бритта снова зябко повела плечами.

– Не надо так, Ода, - робко проговорила она.
– Ведь в том, что мы здесь задержались, никто не виноват.

Косташен зло оскалился.

– А как надо?
– процедил он.
– Как? Делать вид, что ничего особенного не произошло, что всё так и должно быть, так и надо, продолжать выступать вместе с труппой, улыбаться, принимая восторженные комплименты?!

Бритта встала.

– Нет, ты сиди!

– Извини,- сказала она, комкая волан концертного платья, - но я не могу с тобой так разговаривать. Ты сейчас взвинчен. Я лучше уйду.

Косташен вдруг обнаружил, что стоит перед ней с приоткрытым ртом, готовый выплеснуть всё скопившееся в нём раздражение. Но слов уже не было. Он закрыл рот и тяжело отпустился в выросшее под ним кресло.

– Иди, - хрипло сказал он.

Бритта повернулась, подошла к двери и наткнулась на заблокированную перепонку.

– Открой дверь, - твёрдо сказала она.

Косташен низко опустил голову, чувствуя, как кровь приливает к вискам.

– Ты... Ты не останешься?
– сдавленно попросил он.

– Открой дверь, - ровным голосом повторила она и чуть мягче добавила: - Не надо. Выпусти меня.

Косташен закусил губу.

– Иди, - еле слышно сказал он и разблокировал дверь.

Бритта хотела пожелать спокойной ночи, но тут же поняла, что при нынешних обстоятельствах это, в общем-то, неуместно. И молча вышла из комнаты.

Она вошла в свой номер и устало прислонилась к стене. Свет в комнате начал медленно разгораться, она поморщилась, и он так и застыл сереющим полумраком.

Её снова охватил озноб.

"Все мы боимся, - подумала она, обхватив себя руками.
– И каждый боится в одиночку..." Она вспомнила концертный зал, зрителей, принимавших их тепло и сердечно. Вот они не боятся. Здесь их дом, их работа. А кто мы? Певчие птички, спустившиеся с райских кущей на бренную землю... Светлана, так та даже улыбаться не могла на сцене и сразу после концерта ушла, сославшись на головную боль. Байрой, хоть и был сегодня в ударе, крелофонировал, как никогда, можно сказать, превзошел самого себя, но во всём его исполнении ощущалась необычная для него рваность. Ну, а о Косташене вообще говорить нечего. Для него существует только мир крелофонии, а всё прочее выводит его из себя.

Она зябко поёжилась. Ода, Ода...

Не было сил что-либо делать, даже переодеться. И голова казалась пустой и тяжёлой. Она не могла сказать, сколько времени провела так, в оцепенении, но когда, в конце концов, разблокировала оконную стену, уже светало.

Над академгородком разгоралось безжизненное свечение. Городок ещё спал. Слабая позёмка мела по улицам нетающий снег. Было пусто и тихо. Сверху давило серое, тяжёлое, словно пластилиновое небо.

Вдруг из-за горизонта выпрыгнула большая мерцающая звезда и стала неторопливо взбираться по небосклону.

Бритта встрепенулась, но, поняв, что это такое, тут же сникла. Орбитальная станция "Шпигель".

– Сколько же это будет продолжаться...
– с тоской произнесла она.

2

С третьей попытки Кратов прорвал заблокированную перепонку двери и буквально вломился в лабораторию.

– Всё работаешь, затворник?
– пробасил он, расстёгивая ворот и вытирая платком испарину.
– Фу, жарко...

В лаборатории было темно, мерцали далёкие звёзды, бубнил голос информатора, а посреди лаборатории, с трудом различимое в звёздном свете, висело угольно-чёрное веретено.

– Здравствуй, Алек, - устало сказали из темноты.
– Проходи, если уж смог ворваться.

Кратов с опаской шагнул на голос и тут же больно ударился коленом о выступивший из темноты силуэт массивной конструкции.

– Чёрт!
– выругался он.
– Что ты здесь поставил прямо у входа? Специально для гостей?

– Незванный гость хуже татарина, - хмыкнули ему в ответ.
– Это субпростер. Не разбей там чего-нибудь.

– Кажется, я уже...

– Новый достанешь, - равнодушно заметили из темноты.
– Это по твоей части.

– Что? Коленный сустав?
– спросил Кратов, осторожно обходя субпростер и натыкаясь на что-то новое.

– Эй, радушный хозяин!
– сердито позвал он.
– Выключи-ка информатор, а то я устрою тебе маленький погром!

– Ладно, - с сожалением сказал голос.
– Если уж ты взломал дверь, стремясь увидеть меня, то о какой работе может идти речь.

Чёрное веретено исчезло, и в лаборатории со щадящей глаза скоростью стал разгораться свет.

– Проходи.

В заставленной приборами лаборатории Кратов с трудом отыскал глазами голый череп Кронса. Кронс сидел у стены за широченной тумбой нейтринометра - выглядывала только его голова - и смотрел на Кратова усталыми, воспалёнными глазами.

– Хлама у тебя, как у Плюшкина, - недовольно пробормотал Кратов, осторожно обходя очередную, стоящую на пути, установку.

– Сдашь новый корпус, будет ещё больше, - обнадёживающе заверил Кронс.
– Проходи, садись.

Кратов пробрался к нейтринометру, вырастил из пола кресло и сел.

– Не спал?
– то ли спросил, то ли констатировал Кронс.
– Опять, наверное, заседали до самого утра... Ну, и что нового вы придумали в Совете?

Кратов поморщился, расстегнул куртку и принялся массировать область сердца.