Терновый венец офицера русского флота
Шрифт:
Отдавая себе отчет, что перемена их взглядов не прочна, что она явилась под влиянием минуты, и всегда может от каждого неосторожного слова, вновь измениться, я решил подать тот рапорт, который посылаю одновременно с этим письмом. …В результате всего произошедшего, у меня явилось твердое убеждение в том, что оставаться на дивизионе я не могу. …Все это мне тяжело до крайности. Нервы получили сильный удар. Мне тяжело уходить, но опять повторяю — это необходимо. Кроме меня заявлены протесты против Ронненкампфа и Рюмина. Первому не доверяют из-за его фамилии, а о втором говорят: «Какой же ты командир». Ронненкампф пока лежит больной в клинике, а Рюмин подаст рапорт об отчислении. …Вот грустная исповедь…
Искренне преданный М.Алеамбаров
Из самого тона письма и из претензий матросов к капитану 1 ранга М.Алеамбарову, в общем-то бытовых,
То, что на боевых кораблях, находящихся на передовых позициях, а не в тыловых базах, таких как Кронштадт или Гельсингфорс, было достаточно спокойное отношение команд к произошедшим в стране событиям, подтверждало мысли мичмана Садовинского о существовании заговора.
Он рассуждал так: во фронтовых условиях передовых флотских пунктов базирования, невозможно было свободно существовать агентурам (неважно — английской или германской) и действовать по разложению команд, да и «агитаторы», то есть наемные убийцы, не могли безнаказанно туда проникнуть. Еще шла война, но Балтийский флот был обезглавлен и понес такие потери командного состава, которых не случалось ни в одном морском сражении русского флота. Для многих офицеров флота, и для мичмана Б.Садовинского в том числе, было совершенно очевидно, что все эти чудовищные эксцессы и преступления были вызваны искусственно, под влиянием агитации и провокаций среди матросов, подосланными наемными убийцами, а не были результатом плохого отношения офицеров к своим подчиненным. В Гельсингфорсе циркулировали слухи, что убийства осуществлялись по спискам, в которых были помещены все командиры, старшие офицеры и старшие специалисты.
Мичман А.А.Завьялов в своих «Воспоминаниях 1910–1917 г.г.» по поводу «списков» пишет следующее:
«По моем возвращении в Гельсингфорс мне неоднократно приходилось слышать про существование каких-то списков специалистов подлежащих уничтожению. Я серьезно к таким разговорам не относился, т. к. считал, что своя команда своих специалистов уничтожать не будет, а на берегу специалисты ничем от других офицеров не отличаются. Но я считаю весьма вероятным, что какая-то группа финляндских активистов приняла участие в убийствах офицеров, проведя это с большой осторожностью. Было убито несколько морских и сухопутных офицеров при совершенно непонятных обстоятельствах. Некоторые из убитых были уважаемы и даже любимы своими подчиненными».
В эти страшные, опасные и трудные для офицеров времена, они, офицеры, находились фактически вне закона; кто угодно мог безнаказанно убить офицера. Думая об этом, переживая это, обсуждая произошедшие трагические события, в своем офицерском, товарищеском кругу: с командиром, с мичманом Ворониным, с инженер-механиком Гуляевым, с офицерами других кораблей, Бруно Садовинский приходил к мысли, которая позже стала его твердым убеждением: эксцессы не явились результатом взрыва со стороны матросских масс против командного состава, оказывавшего, якобы сопротивление революции. Эти эксцессы не были и следствием озлобленности масс, вызванными слишком строгой дисциплиной и несправедливостями со стороны командного состава, своего рода местью. На флоте, конечно, существовала дисциплина, но она была значительно легче, чем в армии, и сам командный состав флота был в своем отношении к матросам весьма либеральным. Кроме того, понимал Б.Садовинский, большинство убитых офицеров «мордобойцами» не были, и убиты они были не своей командой. Среди них было много начальников, весьма популярных среди своих подчиненных. И еще, убийцам не удалось перебить все офицерство, по обстоятельствам от них не зависящим, в большинстве случаев — вследствие сопротивления оказанного им со стороны непосредственных подчиненных, убиваемых ими офицеров. Анализируя события произошедшего на Балтийском флоте переворота, мичман А.А.Завьялов в своих «Воспоминаниях 1910–1917 г.г.» писал следующее: «Я не был в Гельсингфорсе во время переворота в ночь на 4 марта (1917), но мне представляется, что начальство, как штаба командующего, так и других штабов, признавая революцию, не представляло себе, как и в чем должен быть
организован переход к новому режиму. И этим оно поставило младший командный состав в безвыходное положение. В результате случился бунт, который вполне можно было избежать вообще, или подавить, т. к. большинство матросов все-таки оставалось верным долгу и только в пьяном виде некоторые решались помогать бунтовщикам».Далее Завьялов пишет: «Убийство командующего флотом представляется мне несколько загадочным, так как оно было явно организовано… Очень странно, что штаб командующего не принял никаких предохранительных мер».
Таким образом, эти убийства не были случайными явлениями, — приходил к пониманию всего случившегося мичман Садовинский. — Это была кем-то хорошо организованная, оплаченная, преднамеренная диверсия по уничтожению офицеров, с целью нарушить боеспособность Балтийского флота, потому что именно офицерский состав был той силой, которой держался русский флот во время этой войны.
Все это было продолжением войны, — понимал он, — только другими методами. Но кем это было организовано? — Бруно вспомнил свои недавние рассуждения о роли Англии, в случае победы России в этой войне. Многое из того, о чем он тогда думал, получило в последующем свое документальное подтверждение.
Об английском следе в истории февральской революции, в книге
«Гибель Императорской России», изданной в 1923 году генерал П.Г.Курлов — исполнявший обязанности товарища (заместителя) министра внутренних дел России в 1916 —начале 1917 года, пишет: «Опасность общего положения усиливалась тем, что розыскные органы ежедневно (курсив мой. — А.Л.) отмечали сношения лидера кадетской партии Милюкова с английским посольством». После этих слов П.Г.Курлов делает ссылку: «К счастью документы, относящиеся до этого вопроса, сохранены моими подчиненными от революционеров, и я надеюсь, что буду иметь возможность опубликовать их при втором издании этой книги».
П.Г.Курлов упоминает того самого П.Н.Милюкова, который вошел в состав Временного комитета Государственной Думы, а затем в состав Временного Правительства. Именно Великобритания в дни Февральской революции, еще до отречения царя, во время войны, изменив своему союзническому долгу, 1 марта 1917 года официально заявила через своих послов, что «вступает в деловые сношения с Временным Исполнительным Комитетом Государственной Думы, выразителем истинной воли народа и единственным законным временным правительством России». Чуть позже, британский премьер-министр Ллойд Джордж, приветствуя в британском парламенте свержение Николая II, открыто признавал: «Британское правительство уверено, что эти события начинают собою новую эпоху в истории мира, являясь первой победой принципов, из-за которых нами была начата война».
Русские офицеры не забыли и не простили убийства своих товарищей. Но русское общество, новая революционная власть России не осудила и не потребовала расследования этих ужасных злодеяний. Никто не был наказан за убийства офицеров!
Временное Правительство не только не завело следствия, но, более того, военно-морской министр этого правительства А.И.Гучков, санкционировал награждение Георгиевским крестом унтер-офицера Волынского полка Т.Кирпичников за то, что он первым в феврале 1917 года, в Петрограде, убил своего безоружного батальонного командира!
Но не только награды давались за убийства своих офицеров. Давались и деньги. «Очевидцы тех событий, в том числе и в матросской среде, отмечали, что у некоторых матросов-убийц появлялись откуда-то деньги. Рассказывали, что убийца адмирала Непенина хвастался перед товарищами, что за свое дело получил 25 тысяч. Из какой кассы они были выданы? Этот вопрос остался без ответа» — пишет офицер русского флота Б.Бьеркелунд в своих воспоминаниях «Первые дни революции в Балтийском флоте», напечатанных в «Военной Были» (№ 107) в ноябре 1970 года.
Как, почему командование флотом допустило то, что случилось во время февральской революции в базах Балтийского флота в Гельсингфорсе, Кронштадте, Петрограде? Этот вопрос задавали себе и офицеры, пережившие эти трагические события, и задаем себе мы, спустя 90 лет.
Пытаясь ответить на эти вопросы, мичман А.А.Завьялов впоследствии писал: «Как-то много, много времени спустя, уже за границей, я встретил одного из своих бывших начальников и спросил его, как он и другие начальники допустили то, что случилось в так называемую революцию. На это он мне ответил: “Мы не знали, что нам делать. Ведь в Корпусе этого не проходили”».