Терракотовая старуха

«Не пойман – не вор», – он пожимает плечами. Я вижу: его мысль движется по другой траектории – если кто-то уже пойман... Точнее, вот-вот поймают.

«И что вы решили?»

«Ну что?.. – он щелкает зажигалкой. – Сказал: пусть поспрашивают. Проверят на вшивость. Чем черт не шутит. А вдруг?..»

* * *

День – ночь.

Словно кто-то идет за мной. Стучит деревянными сабо. Почему мне все время кажется, будто я его слышу: глухой деревянный стук? Хожу по коридорам, стараясь не оборачиваться. У меня полно текущих дел. Юрист, таможня... Докладная записка начальника сборочного цеха. По-русски это называется забот полон рот.

Тук-тук. Тук-тук. Кажется, это там, внизу. На нижней площадке. Я бегу вниз по лестнице. Тук-тук. Теперь он доносится сверху. Я оборачиваюсь. За спиной никого. С чего я взяла, будто это она, вульгарная бригадирша? Ходит за мной, ухмыляется за каждым поворотом. Поигрывает сеточкой морщин.

Вчера я специально спустилась в цех. Чтобы убедиться: эта женщина работает, сидит на своем месте как ни в чем не бывало. Я прошла рядом, едва не коснувшись. Она заметила, подняла размалеванные глаза. Смерила презрительным взглядом. Я сделала вид, будто ничего не замечаю.

День – ночь.

Утром я обзвонила цеха. Пригласила к себе начальников.

«В принципе, – объясняла позицию шефа, – в подобных случаях надо устраивать тотальную проверку, усиливать охрану, обыскивать на выходе. Всех, поголовно. Так, как это делается на других предприятиях. Но вы же знаете Евгения Фридриховича. Он – человек интеллигентный. Интеллигентный, – я повторяю, как учитель. – Противник крутых мер. Но что-то делать надо. Если в стаде завелась паршивая овца... Во всяком случае, провести сквозную проверку. Тем самым мы убьем двух зайцев: с одной стороны, проверим систему учета. С другой... По цехам пойдут разговоры. Вор услышит. Сообразит: рано или поздно его схватят за руку».

Начальники цехов кивают.

«Если вы согласны, предлагаю начать с раскройного. Дальше – по всей цепочке».

Начальник раскройного цеха спешит мне навстречу. В руках – связка ключей. Проверку мы начинаем открыто, средь бела дня, не делая из этого никакой тайны.

«Вот, пожалуйста, – он открывает дверь в кладовку, пропускает меня вперед. – В каждой кладовой ведется отдельный журнал учета. Можете убедиться: у нас полный ажур. Учет и контроль. Как при социализме».

«Где хранятся готовые комплекты?»

«Из финской кожи? – он уточняет деловито. – Из финской – нигде. На раскрой шкурки выдают по счету. Исключительно под заказ. Впрок отшивают только флок и эту, нашу», – он машет рукой презрительно.

Чехлы, сшитые из нашей кожи, лежат навалом. Прямо в цеху. Наша кожа похожа на дешевый дерматин. Это слово коробит слух. Слово, похожее на кожное заболевание. Стоит поменять одну букву, получится: дерматит.

«Спасибо. Можете возвращаться к своей работе».

«Если что, зовите. Я – у себя».

Мне нравится этот запах: аромат финской кожи. Если бы сама не грузила сырые шкуры, никогда бы не поверила, что это – те самые: вонючие и склизкие, пропитанные соленой жидкостью, похожей на сукровицу. Там, в Европе, с них срезают все лишнее. Выпаривают, снимают слой за слоем, начиная с изнанки. Чтобы осталась одна красота. Которая спасает мир.

Я провожу рукой, глажу с наслаждением. Мягкая. Мягче, чем моя собственная. Новая натуральная кожа, на которой нет никаких морщин. Если бы зависело от меня, я пустила бы ее на сапоги. Или на куртки. Во всяком случае, не стала бы обивать наши чертовы диваны: двужопные и трехжопные. Чтобы всякая сволочь могла на них сидеть.

Елозить задницей, приминать, залезать с ногами...

Журнал учета лежит на столе. Я вчитываюсь в корявые записи. Задним числом не разобраться. Сам черт не разберет. Для начала надо пересчитать финские шкурки. На это у меня нет времени. Надо распорядиться, чтобы поставили людей.

Встаю, заглядываю в окошко. Исподтишка, как вор.

В цеху обычная суета: работницы разворачивают флок, отмеряют, раскладывают фанерные лекала.

Я стою и смотрю.

Вульгарная бригадирша подходит к швейной машине. Садится, заправляет нить.

Жилистая нога, одетая в сабо, шарит под станиной. Нащупывает педаль.

Я думаю: «Очень длинные ноги. Если судить по ногам, эта женщина стоит на верхней ступени эволюции. Советская власть поработала на славу: почти идеальный экземпляр...»

Начальник цеха выходит из каптерки, движется в мою сторону. Я отступаю, задергиваю занавеску.

«Ну, как? Есть нарушения?»

«По документам – как в аптеке, – я закрываю журнал. – Но вы же понимаете... Шкурки придется пересчитывать. Выделите работниц. Думаю, двух-трех достаточно. Когда закончат, доло'жите мне».

«Да-да, конечно, – он открывает дверь, пропускает меня вперед. – Только...»

«Что?» – я переспрашиваю.

«На это требуется время».

«Сколько?»

«Трудно сказать... – он оглядывает кожаные запасы. – Несколько дней».

* * *

Они управились за три дня. Когда позвонили с вахты, я сидела у Елены.

«Да-да, пропустите».

Открыла дверь. Встала на пороге.

Двое. С пустыми лицами. Тот, который помладше, нес спортивную сумку. Остановились перед кабинетом Фридриха. Постучались в дверь.

«Что? – она прочла по моему лицу. – Привезли?»

«Сумку».

Елена кивнула. Нам не хотелось произносить это слово: деньги. Деньги надо отрабатывать. Эти отрабатывают единственным способом.

Она говорит:

«Хорошо».

Еще бы – не хорошо! Если бы деньги исчезли, следующая остановка – наезд. Не тот, игрушечный, который случился на Садовой. Теперь они наехали бы по-настоящему. Потому что игры кончились. Все зашло слишком далеко. Все эти месяцы мы работали как проклятые. Наладили производство. На нынешнем русском это называется: поднялись.

За окном – Парнас. Наша проклятая пустыня. Тени предков ходят за фабричными стенами. Мне хочется крикнуть: за что?! За что вы нас так ненавидите? Разве мы виноваты? Вас всех убили раньше, до нас. Мы просто работаем, бьемся не на жизнь, а на смерть. Хотим, чтобы все получилось. Если у нас получится, начнется другая жизнь.

Тени предков бродят в бетонных развалинах. Им не нужна другая. Их устраивает и эта. От добра добра не ищут. В нашем случае: зла от зла.

День – ночь. День – ночь.