Территория памяти

Прошло несколько лет, прежде чем Ахунзянов и Шакиров притерлись друг к другу. Все это время мы, газетчики, испытывали сверхнормативное напряжение. У меня в душе выработалась стойкая антипатия к Шакирову. Да и другие граждане вряд ли любили его. Боялись — это да. Осмелившийся противоречить ему мог угодить и в «психушку», и в тюрьму, были тому примеры. Нашему Первому симпатизировал разве лишь Брежнев. Леонид Ильич самолично прицепил к лацкану его пиджака Золотую звезду. За что? Из года в год ради красивых рапортов Шакиров выжимал из наших хозяйств выращенное ими зерно сверх всякой разумной меры, отправлял в «закрома Родины», сажая животноводство на голодный паек. В благоприятном для урожая году выгреб из республики более 3 миллионов тонн зерна и добился вожделенной цели, получил звание Героя Труда.

А народ удивлялся, почему с прилавков исчезла колбаса.

Запись: «Н. П. Конфликт за конфликтом».

Под крылом Григория Григорьевича Михеева я чувствовал себя более или менее защищенным, но пришла ему пора уйти на пенсию. На посту редактора «Советской Башкирии» сменил его Н. П. Каменев, работавший до этого помощником первого секретаря обкома, то есть Шакирова.

Николай Петрович пришел в редакцию с грузом странноватых для нас привычек.

В частности, перед уходом из кабинета он убирал все бумаги в сейф. Чтоб не угодило что-нибудь секретное в чужие руки. Это касалось всех работников аппарата обкома, для поддержания их бдительности устраивались специальные проверки. Но на редакционных-то материалах гриф секретности не ставился, а Николай Петрович из виду это упустил. Положили ему на стол кипу материалов, подготовленных для очередного номера газеты. Только начал он их просматривать — позвонил Шакиров. У Первого — свои привычки, привык он к своему помощнику и долго еще выдергивал его из редакторского кресла, брал с собой в поездки. Так вот, позвонил Шакиров: айда поехали! Николай Петрович быстренько убрал все бумаги в сейф и уехал из редакции.

Вскоре в секретариате редакции началась тихая паника: материалы — в сейфе, из чего номер делать? Выпустить газету — это вам, как говаривал светлой памяти фотокорреспондент Лутфулла Исхакович Якубов, не баран чихнул, это длительный и сложный процесс. У секретариата, конечно, всегда есть какой-то запас материалов. Но их надо еще продуманно скомпоновать, затем должны прочитать их ведущий номер заместитель редактора и по возможности — редактор, что-то при этом будет подправлено, что-то возвращено на доработку и перепечатку на пишущей машинке. Лишь после этого материалы попадут в типографию, там линотипистки превратят тексты в металлические строки, метранпажи сверстают из строк полосы, корректоры вычитают оттиски с полос, исправят ошибки, допущенные при наборе, на следующем этапе работы прессовщики изготовят матрицы, по матрицам стереотиперы отольют формы для печатных машин, печатники выдадут готовый тираж газетной экспедиции, работники экспедиции отправят часть тиража на автомашинах в ближайшие почтовые отделения, часть — к поездам и самолетам, далее эстафету примут почтальоны. Как видите, сотни профессионалов стоят за свежим номером газеты. Так было раньше, так и теперь, хотя в технологической цепи появились компьютеры. И теперь, если не сработает какое-либо звено этой цепи, свежего номера газеты вы не получите.

Надеюсь, читатель может уже представить, какой ужас обуял нас из-за полезной в одних и совершенно неуместной в других условиях привычки.

Николай Петрович вскоре после полудня вернулся в редакцию, проблему с очередным номером газеты утрясли. А если бы он уехал с «шефом» в район?

И таких «мелочей» случалось немало. Из-за этого отношения с Николаем Петровичем у меня сложились напряженные. Хотя мы понемногу притирались друг к другу, в редакции «Советской Башкирии» мне стало все же неуютно, и я решил исполнить давнюю свою мечту — уйти с газетной работы на «вольные хлеба». Но для того, чтобы уйти с номенклатурной должности, нужно было серьезное основание. Посоветовался с Мустаем Каримом и при его поддержке — он возглавлял комиссию по приему в Союз писателей — быстренько вступил в писательское братство. Написал заявление с просьбой отпустить меня из редакции по собственному желанию, поскольку, мол, хочу послужить Отечеству на ниве литературного творчества. Отпустили живым-здоровым. Подсобил мне в этом деле и секретарь обкома КПСС Т. И. Ахунзянов, он же — писатель Т. Тагиров.

Две истории в одной связке

Там, у моря Ядрана

Люди мечтают об отдыхе у моря. Меня это удивляло. Правда, по молодости и сам я несколько раз поддался соблазну поваляться на морском берегу.

Однажды — давным-давно — мне предложили «горящую» путевку на базу отдыха знаменитой китобойной флотилии «Слава», и я со щенячьей радостью помчался к «самому синему в мире» Черному морю. Но возле Одессы, где отдыхали китобои, оно оказалось ужасно грязным. Невелико, знаете ли, удовольствие купаться среди радужных мазутных разводов и всякого мусора. Не понравилось мне Черное море.

Не понравилось поздней и Балтийское. Угодил на побережье Финского залива в дождливое время. Было сыро, серо, неуютно.

Потом случилось пожить некоторое время у моря Ядрана — так сербы и хорваты называют Адриатическое море. Попал я туда в составе молодежной туристской группы. Это было как раз в ту пору, когда отношения между нашей страной и Югославией, омраченные расхождением Сталина и Тито во взглядах, наладились и обе стороны чувствовали себя, как влюбленная пара после глупой ссоры. Югославы среднего возраста, хорошо помнившие войну с «немчинами», узнав, что мы — из России, тут же принимались на смешанном сербско-хорватско-русском наречии высказывать приязнь к нам.

Во время первой же нашей прогулки по Белграду пожилой серб, услышав русскую речь, заговорил с нами и едва не затащил всю группу — тридцать человек — в кафе, чтобы поднять за его счет по чарочке сливовицы во имя дружбы народов. Мы благоразумно отказались от угощения. Нас уже и так слегка пошатывало: встречающая сторона за завтраком предложила пару тостов за советско-югославское братство, и мы познали силу сливовицы — родственницы нашей сорокоградусной злодейки.

Что касается лично меня, я был в полном кайфе, потому что после завтрака вызвался сходить с нашим гидом в банк для получения по дорожному чеку местных денег на всю группу. В Югославии в это время ходили и старые динары, постепенно изымавшиеся из обращения, и новые, подорожавшие в тысячу раз. Мне в банке почему-то выдали старые динары, и я впервые в жизни подержал в руках денежную сумму, выражаемую семизначной цифрой. Гид убедил меня в необходимости отметить успешный исход финансовой операции в соседнем баре еще одной чарочкой сливовицы. Представьте теперь себе дурачка, идущего по людной белградской улице с блаженной улыбкой на лице и несколькими миллионами завернутых в газету динаров под мышкой.

Нас, как внезапно застигнутых штормом моряков, носило по бурным волнам разливанного моря крепких напитков. На следующий день группу повезли в сельскую общину и завели в хранилище вин, в котором стояли высокие чаны емкостью, как нам сообщили, по 40 тысяч литров. Хозяева, может быть, смеха ради закинули в них концы тоненьких резиновых шлангов и предложили нам продегустировать их продукцию, высасывая ее с помощью этих шлангов. Один из наших парней так насосался вин разных сортов, что лег около чана и уснул. Пришлось нашему руководителю вечером побеседовать с членами группы в строгих тонах, дабы не пали мы жертвами югославского гостеприимства.

После недельной поездки по стране нас высадили на берегу моря Ядрана в безлюдном молодежном лагере близ небольшого курортного городка и сказали:

— Вот бунгало, где вы можете разместиться по своему усмотрению, вот лодки, если вам захочется поплавать по морю, вон столовая, где вас будут кормить, живите, как вам заблагорассудится, отдыхайте…

Когда разместились, вся группа, издавая восторженные крики, кинулась купаться. Стоял октябрь, курортный сезон завершался, поэтому лагерь и пустовал. Но было еще тепло, как у нас, скажем, в конце августа. Море, удивительно чистое и прозрачное, — можно было сверху пересчитать донные камешки даже на десятиметровой глубине, — приняло нас в ласковое обьятие, и ребята наши, и девчата, перевернувшись на спины, постанывали от удовольствия. То и дело слышалось:

— Господи, хорошо-то как!

Мы попали в рай. Впечатление усиливалось тем, что в некотором отдалении от нашего берега был расположен островок, облюбованный нудистами. По нему граждане обоих полов расхаживали в костюмах Адама и Евы. Эта невероятная для воспитанников комсомола картина дня два вызывала у нас жгучий интерес, мы даже стали опасливо подплывать к этому островку на лодках, чтобы поглазеть на диких людей с близкого расстояния. Они не обращали на нас никакого внимания, и, в конце концов, смотреть на них нам наскучило. Да и вообще долго жить в раю, оказалось, скучновато, нам чего-то стало нехватать. Чего — осознали несколько позже. После того, как побывали в гостях у Марко.

Кто-то обнаружил в столовой эстафетную тетрадь, в которой предыдущие группы наших молодых соотечественников оставили записи о своем здешнем житье-бытье. И чуть ли не во всех записях упоминался некий Марко. «Не имей сто рублей — подружись с Марко!» — перефразировал кто-то известную русскую пословицу.

Кто такой этот Марко? Выяснилось, что так зовут виноградаря, хозяйствующего по-соседству, — крестьянина-единоличника по нашим тогдашним понятиям, а сказать по-нынешнему — фермера. Его усадьба была расположена на холме, возвышавшемся примерно в километре от лагеря. Туда вела тропинка, протоптанная, надо полагать, туристами.