Территория памяти

Продолжая начатый Ваней разговор, я сказал:

— Здесь красиво, но на Белой есть места и покрасивей, а ее верховья — просто сказка…

Сказал так, и прежде всего дивного дива в той сказке вспомнилось мне маленькое чудо природы в первозданном роскошном обрамлении — впадающий в Белую ручей Акавас. Вспомнилось столь отчетливо и зазывно, что сердце у меня на миг замерло, затем забилось учащенно. Акавас, Акавас… Я покатал это слово во рту, словно галечку, вынутую из хрустально чистой воды горного ручья, и подумал, что больше, пожалуй, ни к каким морям ездить не буду — лучше проводить отпуск у себя на Белой, там не соскучишься, не затоскуешь…

Вот, собственно и вся история, связанная с поездкой в Югославию. Она не имеет прямого отношения к другой истории, к которой сейчас перейду. Но эти две истории живут в моей памяти рядом, наверно, потому, что мысль, пришедшая мне в голову там, у моря Ядрана, оказалась стойкой: шесть последующих отпусков я провел у милого моему сердцу Акаваса.

О том, как я открыл для себя этот очаровательный уголок родной земли и как его лишился, и пойдет речь дальше.

Акавас

Это случилось опять-таки очень давно. Четверо молодых приятелей — Стас, Саша, Рамиль и ваш покорный слуга — решили отправиться на лодках вниз по течению Белой от Старосубхангулово, центра горно-лесного Бурзянского района нашей республики, именуемого в обиходе просто Бурзяном, до степного села Юмагузино. В те времена верховья Белой не были еще затоптаны толпами туристов, только-только собирались открыть там всесоюзный туристский водный маршрут, о чем свидетельствовала карта-схема, добытая шустрым Стасом в республиканском Совете по туризму. На ней сверху в рекламных, надо думать, целях были крупно напечатаны слова, вложенные Максимом Горьким в уста одного из его героев: «Там, на Белой, места такой красоты, что ахнешь… сто раз ахнешь!»

Мы и заахали, когда спустили на воду две плоскодонки, заранее заказанные по телефону в Бурзянском леспромхозе, и поплыли, подхваченные стремительным течением. Крутобокие горы, покрытые веселым смешанным лесом, причудливые скалы и обрывы, нависшие над рекой с ее быстрыми перекатами, удивляли ежеминутно менявшимися картинами первозданной природы, разнообразием очертаний и ярких красок. Сиял над нами купол неба, безупречно голубой в зените, зеленоватый на востоке, — там в бездонной выси отражались леса Урала и, возможно, бескрайняя сибирская тайга. Красота в самом деле изумительная.

Однако красотой сыт не будешь, а по части продуктов питания мы допустили оплошность. Хлеб, купленный в Бурзяне, на третий день был съеден, в наших рюкзаках осталось лишь по нескольку баночек тушенки и сгущенного молока на брата, две бутылки водки на случай простуды (договорились на воде не пить), по пачке чая и соли. Долго ли продержишься на таком запасе? Собираясь в путешествие, мы рассчитывали на рыбную ловлю, а также на товарообмен с аборигенами. Один из наших знакомых, уже проплывший по этому маршруту, посоветовал нам приобрести как можно больше всяких рыболовных принадлежностей для обмена на продукты, поскольку в нескольких прибрежных селениях, которые увидим в пути, на деньги вряд ли что купишь, а на лески, крючки, грузила можно выменять и хлеб, и картошку, и сметану, и мед. Мы последовали совету, да вот беда: заторопившись на самолет, летевший в Бурзян, забыли в квартире Стаса не только сверток с предназначенными для обмена и рыбалки покупками, но и спиннинг, который он намеревался взять с собой. В старосубхангуловском универмаге были в продаже крючки, но годные разве лишь для ловли акул. Твердо зная, что в Белой акулы не водятся, мы от этих крючков отказались, так ни с чем и поплыли.

А река дразнила своим рыбным богатством. Вечерами, незадолго до заката солнца, на перекатах начиналась умопомрачительная рыбья пляска: на воде словно бы возникали и опадали бесчисленные протуберанцы — играл хариус. Ночью на плесах что-то бухало так, будто в реку бросали бревна, — видимо, охотилась крупная рыба. Днем в прибрежной полосе сновала тьма разной мелочи. Стоило ступить в воду босыми ногами — нахальные пескари принимались пощипывать их.

Ах, были бы у нас удочки!..

Подплывая к селению Акбута, увидели отдыхавшее на берегу стадо. Пастух, пожилой башкир, стоял посредине переката с длинным удилищем, без штанов, вернее, в трусах, штаны висели у него на шее, а в одной завязанной снизу штанине трепыхалась его добыча. Заинтересованные этим зрелищем, мы причалили к берегу.

Справедливо полагая, что здешние аборигены не владеют русским языком, Рамиль обратился к пастуху по-башкирски:

— Бабай, не продашь ли нам рыбу?

— Зачем продавать? — отозвался он по-башкирски же. Привожу разговор с ним в переводе на русский. — Так отдам. Себе еще наловлю. — И, подойдя к нам, высыпал в лодку с десяток серебристых хариусов.

— На что ты ее ловишь? — спросил я.

— На петушиное перышко, — ответил пастух и показал свой крючок, к которому красной ниткой было привязано изумрудно-зеленое перышко. — А что, вы сами не умеете ловить?

Пришлось объяснить ему, в каком мы оказались положении. Он сочувственно поцокал языком.

— Плохо! Отдал бы я вам свою удочку, да другой у меня нет. Но немножко могу помочь…

Старик сходил в свой шалашик, принес нам полкаравая хлеба и початую банку сметаны. Мы отдарились баночкой тушенки.

Живем!

В Акбуте удалось купить ведро прошлогодней вялой картошки. Как сказал Рамиль, не фонтан, но и на том спасибо добрым людям!

Когда встали на ночевку, Саша, занимавшийся рыболовством с детских лет, выпотрошил хариусов, посолил, завернул в листья кувшинок и испек их так же, как картошку, в горячей золе костра. Знатный получился ужин!

Но к следующему вечеру мы опять оголодали. Рамиль, флегматичный чревоугодник, первым возроптал на такую жизнь.

— Нет, я больше так не могу! — заявил он. — Надо поскорей вернуться в цивилизованный мир!

— А как?

— Наляжем на весла, будем грести с рассвета дотемна!

У него была еще одна причина спешить. Вчера вечером он поднял свой сапог, собираясь сесть, подложив его под себя, и чуть не упал в обморок: из сапога выпал полуметровый уж. Видно, приполз на вкусные запахи и забрался туда. Повеселевший после плотного ужина Стае, подмигнув мне с Сашей, подлил масла в огонь.

— Знаете, почему в этих местах мало народу живет? Потому что много этих… — Стае зигзагообразными движениями указательного пальца изобразил движения змеи. — Давеча я целый клубок гадюк видел. Швырнул в них палку — расползлись куда-то…

Рамиль побледнел. Добродушный Саша поспешил успокоить его:

— Не верь ему, Рамиль! Там, где водятся ужи, гадюк не бывает, не терпят они друг дружку.

Тем не менее Рамиль не успокоился. На ночь тщательно закрыл вход в свою со Стасом палатку, а утром поднял нас чуть свет.

И мы налегли на весла. Гребли изо всех сил. Скорей, скорей в цивилизованный мир! Однако неожиданное происшествие изменило наши намерения. Стае обнаружил в кармане своего рюкзака моток лески и коробочку с несколькими блеснами, припасенными для забытого в Уфе спиннинга. Саша, увидев находку, тут же нашел ей применение. Закрепил моток на дне нашей с ним лодки так, чтобы он свободно разматывался, привязал к концу лески блесну, покрутил ее над головой, забросил довольно далеко в реку, затем вытянул обратно. Один бросок, второй, третий и — ура! — в лодке затрепыхался окунь-горбач, позеленевший то ли от старости, то ли со злости. Грести мы перестали, я лишь направлял лодку по течению на удобном для моего партнера расстоянии от берега. Проплывали мимо хуторка в пять — шесть изб, Саша загляделся, что ли, на них — очередной раз бросил блесну неудачно: взлетев круто вверх, она шлепнулась в воду в нескольких метрах от лодки. И вдруг случилось чудо: вода взбурлила там, где упала блесна, показался на миг ярко-красный хвостовой плавник какой-то рыбины — большущий, примерно вдвое шире лопасти весла. Саша охнул, леска заструилась меж его пальцев, уходя в глубину.