Территория памяти

— Вообще-то водку я не пью, пчелы этого не любят. У меня есть питье получше…

— Лучше водки может быть только водка! — возразил Стас.

— Не скажи! От водки дуреешь, а от моей медовухи только колени слабеют, а на душе весело и голова остается ясной. Хотите — принесу?

— А что! Давай сходи! А мы пока переместимся с солнцепека в холодок, хотя бы вон под ту черемуху у ручья, — решил за всех Стас.

Вернулся Павел с эмалированным бидончиком в руке, странно изменившись: лицо белое, идет пошатываясь, как пьяный. Сразу удивил просьбой:

— Ребята, налейте мне стакан водки…

— Что это тебя вдруг на водку потянуло?

— Потом объясню. Пожалуйста!.. А то хана мне…

Стае, недоуменно пожав плечами, исполнил просьбу. Павел выпил налитое не переводя дыхания. Посидел, закрыв глаза. Немного погодя объяснил:

— Открыл пустой улей, где храню медовуху, а оттуда вылетел шершень и — в лоб меня… Яд у него сильный. Я читал, что в Индии от укуса змеи спасаются водкой или что у них там крепкое… Действует как противоядие…

— Может, еще тебе налить?

— Нет, хватит. Вообще-то я привычен к пчелиному яду, но черт этого шершня знает, испугался, думал — окочурюсь… Вы уж извините меня! Вот принес вам медовуху…

Чтобы не получился «ерш», водку пить мы не стали, лишь плеснули ее немного в подоспевшую вскоре уху. Похлебав ухи, Павел окончательно пришел в себя, а мы от его медовухи впали в блаженное состояние — в самый раз для душевного разговора у вечернего костра. О чем только мы не переговорили! И об упомянутой Павлом Индии и заклинателях змей. И — глядя на высыпавшие в небе звезды — об освоении космоса. И о жизни при обещанном Хрущевым коммунизме… В общем, рассуждали обо всем, что приходило в голову, и так хорошо было на душе!

Наутро, подловив подустов про запас, простились с Павлом как с закадычным уже другом в полной уверенности, что снова встретимся с ним через год.

* * *

Через год на Акавас я не попал, подвернулась заманчивая возможность съездить в Югославию, считавшуюся тогда у нас полукапиталистической страной. А потом наша дружеская четверка как-то рассыпалась, удалось получить отпуск одновременно только с Сашей, и мы с ним тем же путем приплыли к Акавасу с женами и детьми: и у него подрастали дочка с сыном, и у меня.

Это было, пожалуй, самое счастливое мое лето. Радости детей усиливали ощущение счастья и у нас, взрослых. А дети словно оказались в сказочной стране. Вылезут утром из палаток — в двух шагах ждут их омытые росой кисти спелой дикой клубники. Полакомившись ягодами, можно сбегать к старой черемухе возле устья Акаваса. В ее густой, раскидистой кроне обитает семейство рябчиков. Интересно понаблюдать за их суетой, людей они не боятся. А тут еще к бурному восторгу нашего младшего поколения повадился подглядывать за нами любопытный зайчишка. Сядет поодаль, поглазеет на нас, пошевеливая ушами, и ускачет до следующего утра.

Днем — купание вволю. И к рыбалке дети приохотились. Сделали мы им коротенькие удочки с толстыми, чтоб не запутывались и не рвались, лесками, с крупными крючками: пусть, дескать, научатся насаживать червяков и закидывать их в реку. И поди ж ты — даже на такие примитивные снасти нет-нет да зарилась рыба. Вижу однажды: мой четырехлетний парнишка «воюет» с кем-то. Перекинул удилище через плечо и то шагнет вперед, то попятится. Подбежал я к нему, перехватил! удилище и… выволок на берег солидного, килограмма на три, жереха. Доныне хранится в нашем семейном фотоальбоме снимок: гордый рыболов держит, поднатужившись, на весу рыбину длиной чуть меньше его собственного росточка.

Всесоюзный водный туристский маршрут по верховьям Белой к этому времени уже приобрел довольно широкую известность. Теперь частенько мимо нас проплывали на резиновых надувных плотах ватаги любителей путешествий. Иногда мы перекликались с ними, узнавали, кто откуда. Плыли чаще всего уфимцы, москвичи, свердловчане, магнитогорцы, была одна группа даже из Чехословакии. Словом, людно стало на реке.

Как-то проплывали двое москвичей на байдарке. Один работал веслами, второй на ходу размахивал спиннингом, закидывал то влево, то вправо блесну. За байдаркой тянулся длинный «хвост»: насаженные через жабры на капроновый шнур живые рыбины, главным образом щуки. Рыболовы эти пристали к берегу ниже нашего бивака, в конце переката, принялись обустраиваться на ночь. Ничего против такого соседства мы не имели бы, но один из них, дюжий парень, пришел с топориком в березняк, начал валить молодые деревца. Пришлось поскандалить с ним. Мы возмущенно кричим, а он, не обращая внимания на наши крики, рубит. Что мы могли предпринять? Устроить драку, кинуться с топором против топора?

Утащил парень срубленные березки на свой бивак. Смотрим, поставили палатку и соорудили несколько треног. Затем поотрубали головы щук, подвесили тушки в этих треногах, накрыли зелеными ветками и развели внизу дымные костерки, решили, стало быть, подвялить свою добычу в дыму. Что у них из этого получилось — трудно сказать. Уплыли москвичи через два дня, оставив на мелководье множество щучьих голов с разинутыми страшными пастями. Это было жуткое зрелище, оказавшееся предвестием беды. Надвигалась беда на нашу прекрасную, песенную реку, на ее рыбное богатство, на первозданные ее берега, на светлоструйный Акавас.

Как было уже сказано, после поездки в Югославию я провел у Акаваса шесть отпусков. С семьей и друзьями. И каждое лето удручало нас какой-нибудь неприятной новостью.

Следующее, второе по счету, лето. На сей раз добрались до Акаваса посуху. Павла застали на берегу Белой в мрачном настроении. Вот что он рассказал. Накануне приехали на подводе трое деревенских мужиков. Выгребли бреднем из ямы возле устья ручья более сотни тайменей. Увезти весь улов не смогли — не уместился на подводе. Павел был занят тем, что сбрасывал палкой оставленную ими дохлую рыбу в реку, чтобы не завоняла на берегу. Добрались-таки люди без совести до нашего заветного уголка.

Третье лето. Узнаем, что из Салавата пригнали за полтораста километров бульдозер, расчистили, выровняли спуск к реке по горному распадку. И много народу стало наезжать сюда в выходные дни на легковых машинах. Берег замусорили, загадили. Вырубили половину потомства березы-вековухи. Зачем-то сломали плетневый нужник, который я соорудил еще в первый наш приезд. Стая подустов в реке поредела — ловили рыбу сетями.

Четвертое лето. Дошла слава Акаваса до Стерлитамака. Приехала оттуда на грузовике пьяная компания. Перегородили сетью ручей, в полукилометре выше по течению вывалили в него ящик каустической соды. По этикетке на брошенном там ящике Павел определил, что в нем было. Все живое в ручье погибло. Зачем понадобилась этим вандалам набившаяся в сеть отравленная рыба? Если сами съели — поделом им! Но могли и в продажу пустить. Пути-то до Стерлитамака на машине всего три часа. К сожалению, у Павла не было возможности связаться с милицией. Хорошо еще, что пасеку его не тронули.

Пятое лето. Павла больше мы не увидели. Колхоз перенес пасеку куда-то в другое, более спокойное место. Взамен пригнали к Акавасу на откорм стадо бычков. Выжрало, вытоптало стадо траву на пышной прежде луговине. В жаркие часы пастухи загоняли его в тень у ручья. И там утоптало оно берега так, что начали хиреть и засыхать деревья, прежде всего нежная ольха. А нам не стало житья от расплодившихся при стаде оводов и слепней. Наш маленький земной рай постепенно превращался в ад.

И все же по старой памяти и в надежде на чудо — вдруг да все былое возродится! — провел я в полюбившемся месте еще один отпуск. Но надежда не оправдалась. Природа оказалась бессильной перед алчностью гоняющегося за сиюминутной выгодой человека.