Тем, кто меня ждал и верил

* * *

* * *

«Если слева закат Европы тебя слепит…»

Если слева закат Европы тебя слепит, Если справа теснят раскосые богдыханы, Если сверху течет арктических вод Аид, Значит ты в России и будешь, давясь стихами, Точно волчьей желчью, выкрикивать панегирик Этой мерзлой почве, где панство не приживется, Где всегда на ногах по четыре гири, Где плюешь в колодец. И все-таки пьешь из колодца.

«Капель продолбит лёд, и рыбы…»

Капель продолбит лёд, и рыбы В волнах привольно поплывут Из-под заледенелой глыбы, Поверх барьеров и запруд. И, скинув чешую, как лепень, Вдруг молодцами обернутся… Предположение нелепое, Как жизнь, нелепая и куцая.

«Уронишь голову в запястья…»

Уронишь голову в запястья И осознаешь, что теперь нельзя Жить, не распахиваясь настежь, Не превращаясь пешкою – в ферзя. Ты весь уже в восьмой горизонтали, В которой уместился горизонт. А тени потускнели и растаяли, К тому имея собственный резон. Но в свете дня шагай ферзём бесстрашно По этой длинной и прямой дороге И разрешения не спрашивай Ни кесаря, ни бога.

«Тюрьма влечёт к суровой прозе…»

Тюрьма влечёт к суровой прозе: Чего бы, кажется, Журден Ей говорил, вставая в позу. А тут, излишествам взамен Роскошной рифмы русской речи — Нарежут пайку языка, Как будто волкодав на плечи Бросается через века, До шеи жертвы дотянувшись, Чтоб из артерии глагол, Вскипая, жёг людские души, Чтоб он как есть, и бос, и гол, Бесхитростно стучался в двери — И в том была б благая весть Из сотен разных русских мест. Да хоть, пожалуй что из Твери.

«Я надеюсь, пока дышу…»

Я надеюсь, пока дышу, Я люблю, пока я живой. С милой рай в шалаше. К шалашу Пусть доставит меня конвой. Автозак и столыпин пусть Увезут на зелёный свет. Мне один – хоть не Млечный – путь, Мне один – хоть one-way – билет. На колючку – кусачки. На Часового – глубокий сон, И не будет ему кина — Пусть во сне: приговор, вина, Шпалы, рельсы, конвой, вагон. А в берёзах – зелёный шум Над моей седой головой. Я надеюсь, пока дышу. И пока люблю, я живой.

«Как же хочется жить…»

Как же хочется жить! Вечным жидом ли, эллином вечным. Подправлять Парки нить, Всякой всячине мчаться навстречу, Улетать далеко, Навзничь падать на склизком, Утирать молоко С Млечных троп, уходить по-английски, И опять приходить По-еврейски, а может – по-русски. Как же хочется жить: Есть и пить, слушать музыку — Голоса сыновей, Голос дочери. И с женой сторожить её сон у дверей По очереди.

«Белый снег в чёрной грязи находит конец…»

Белый снег в чёрной грязи находит конец, Всё, что видишь, родное, а значит – красивое. Ты стоишь – властелином кандальных колец — В самом центре огромной и вечной России. Запад влагу несёт, запах дали и странствий, На Востоке – светило (космато, как Маркс), И колючка как знак богом избранной власти Разрослась, словно в Мексике кактус. Снег растает – что с Запада, то и непрочно. Влага высохнет. Глина тверда, словно вера Миллионов в зачатие непорочное ЭрЭфа от эСэСэСэРа.

«И снова шарик обернулся…»

И снова шарик обернулся Вокруг одной из многих звёзд. Ты жив ещё? Проверка пульса. Эритроциты, вес и рост — Всё как положено у смертных. Пока ещё Курилка жив, Пока для вскрытия конверта Не зван нотариус, и миф Ещё в некрoлог не сложился, Пусть шарик рвётся из орбит. А дни рожденья – просто числа, Обычные, как простатит.

«Мои любимые! Родня…»

Мои любимые! Родня! В вас множусь я и Гулливером Средь лилипутов выйду я Из этой горестной пещеры. В вас сила, в вас моя душа. В вас отрицанье самой смерти. Плевать, что тело, не дыша, Лежит на паперти. Поверьте, Я вечен, я всегда живой, Мой ясен ум, и голос звонок, Покуда младший мой потомок Вздымает мир над головой!

«До декабря ещё далёко…»

До декабря ещё далёко: Спи без просыпу, декабрист, В любом собранье одинокий, Как в роще лист. Ты тоже выходил на площадь И, принимая в грудь картечь, Среди полегшей этой рощи Сумел сберечь Вольнолюбивое дыханье, Сомненье, что «не мир, но меч», Всегда чреватую стихами Родную речь. И в час собранья на Сенатской Ты снова выйдешь за предел И крест поймаешь не на лацкан — На тело в груде тел.

«Они от счастья чуть не плачут…»

Они от счастья чуть не плачут, Для радости – любая малость. Дождались зеки передачи, Хотя свободы не дождались. Они колбасные обрезки Вздымают на манер хоругви. Последняя свобода – трескать, Обмазывая жиром губы. Но если кто-то есть над нами, Пусть снизойдёт, дав знак потомкам, Их накормить семью хлебами, Пятью жестянками сгущёнки.

«Распивочно, навынос тож…»

Распивочно, навынос тож За полуправду, четверть правды, За тот, что ни на что ни гож, Обломок шпаги в теле Клавдия Мы выставляем напоказ И плоть, и дух – как в Эльсиноре — Давно подслушанный рассказ, Крупинки правды в разговоре. Кровь кончилась, а жизнь идёт, Жизнь кончилась, а кровь всё хлыщет, Хоть знаем мы теперь насчёт Ушка игольного и нищих, Блаженных духом. Бедный Йорик! Он, стало быть, в раю теперь? …А правду, как касторка, горькую Ни в дверь не выгонишь, ни в Тверь.