Тетраграмматон микрорая

И всё же, не так. Сам он не перестал верить, просто осознал, как перестают верить другие. Странно подумать, но такой умудрённый опытом, усталый человек с тонким узором морщин на гладком когда-то лице, продолжает верить в чудеса.

Об этом не прозвучало ни слова, только многие поняли без слов.

На выставке висел плакат, где четыре буквы сверху и четыре снизу отражались от стеклянной поверхности, а может быть и друг в друге. Половина букв совпадали, а остальные выглядели похожими, но в то же время разными.

СВЕТ и СНЕГ.

Павильонная реклама обещала невероятные спецэффекты, современные технологии лазерного шоу, компьютерную графику на базе видеокарт последнего поколения.

Стенд представлял собой квадратную площадь из тёмного глянцевого пластика — подиума. По середине стояли два простых стула, не офисных, а самых обыкновенных. По углам подиума вверх уходили металлические фермы, они поддерживали потолочную конструкцию. Та представляла собой крестообразный пилон с прикреплёнными лампами, и выглядели они как самые обыкновенные лампы дневного света.

На стульях сидели двое. Он и какая-то женщина, которую никто из посетителей выставки не знал. Должно быть, он вернулся с ней из дальних краев. Но лицо её было самым обыкновенным. Разве только нос чуть-чуть широкий. Может это признак восточной крови? Черты её лица, простые и мягкие, они выглядели так, как будто у женщины добрый, спокойный характер.

А может быть, причина иная?

Она сидела на стуле в пол оборота к нему, и не каждый мог заметить особенный покрой простого платья. А то, что женщина в положении, разобрать было и вовсе непросто. Но посетители охотнее смотрели не на неё, а на него.

Кто-то пытался задавать вопросы. Были и те, которые набирались смелости ступить на подиум. Тогда он вставал со стула, прямой и подтянутый человек в невзрачном костюме и стёртых туфлях. Шёл навстречу и мягким голосом просил покинуть площадь выставочного стенда. Пытались возражать, тренькали-щёлкали цифровые камеры, диктофоны в ожидании накручивали меры плёнки и мегабайты памяти, но всё без толку.

— Моё условие такое: вы смотрите, и вопросов не задаёте. Условия написаны в рекламном буклете. Или я вызову охрану.

Такими словами встречал любой вопрос, а затем просто стоял и молча смотрел. Во взгляде не было презрения или злости, это был очень ровный взгляд. Только он был направлен куда-то мимо собеседника. То ли над головой, то ли в бок, то ли насквозь. Оставалось впечатление, словно он ищет в собеседнике спрятанное внутри или расположенное рядом, но никому незримое. Найдёт, так и станет разговаривать. А нет, тогда:

— Пожалуйста, уйдите со стенда.

То один, то другой посетитель пытались вызвать на разговор. Узнать как, а то и просто: зачем? Старых знакомых он прогонял так же, как совершенно незнакомых людей. Хотел что-то сказать, это было видно по глазам, но всякий раз сдерживался. Так, будто помнил о прошлой, детской злобе, но достутчаться до сердец, найти спорикосновение.

Только вот встретил вновь, много лет спустя, и в отчаянии понял: ничего не осталось.

А значит, их удел только смотреть.

Слова бессильно утихали, едва люди порывались озвучить свои мысли.

На подиум падал снег.

Если можно назвать это снегом, но на вид это и был снег. Те, кто ухитрялся дотянуться рукой и коснуться невероятных снежинок, клялись, что они на ощупь прохладные, как и подобает снежинкам. Но таких было немного. Снегопад падал ровным прямоугольным валом на расстоянии вытянутой руки в глубине стенда. Было он не густым и не редким, а именно таким, каким, казалось, и должен быть. Кто-то сказал, что это гипноз. Другой посетитель принялся подсчитывать периоды появления снежинок там или тут, он пытался найти закономерность, вычислить систему.

А потом кто-то подумал, что должно быть, это какой-то наркотик. Сыплется с неба, как сухой дискотечный пар, от которого усиливается жажда. Вот и женщину свою околдовал, не иначе. Интересно, а каково маленькому ребёнку внутри? Не могут они быть безвредными, эти снежинки, не могут и всё! Иначе разум пасует, топчется в недоумении и замирает в немой коме. Человека сводит с ума этот снег.

Она обернулась.

Словно мысли прочитала, а иначе — почему посмотрела в глаза именно ему, тому посетителю, которые так подумал? Посмотрела строго, но без злости. А потом рассмеялась. Тихо-тихо. И коснулась рукой живота. Что-то шепнула ребёнку внутри, но что было дальше, горе-мыслитель не увидел. Он поспешил отвернуться. Должно быть, устыдился своих мыслей.

Этого инцидента почти никто не заметил, а кто заметил, те ничего и не поняли. Только как-то спокойнее стало вокруг квадрата, на который сверху, из четырёх таинственных ламп падал свет в виде снега. Или снег в виде света. Он падал и падал, касался пола и медленно таял, растворялся в зеркальной поверхности без следа.

Тишина и созерцание, вот что окружило пару людей в снегопаде, и тихое настроение передавалось людям вокруг. Кто-то вздрогнул. Дыхание сбилось, а глазам стало жарко и как-то колюче. Вначале один, потом другой, а следом уже многие начали что-то понимать. Что именно, никто не мог выразить словами, да это и не требовалось.

Сработало как часы.

Он кивнул своим мыслям, поднялся со стула и подал руку женщине. Она улыбнулась, и он ей ответил улыбкой.

Звук шагов утонул в напольном покрытии. Люди расступались и пропускали странную пару. Кто-то пытался разглядеть их поближе, только на подиум стенда продолжал падать снег. Снежинки держали взгляды с гипнотической силой, преодолеть её оказалось непросто.

Прошла минута, а может все пять. Кому-то время растянулось гораздо длиннее, они могли поклясться, что лампы горели не меньше часа. Но вот светильники погасли, и последние снежинки коснулись зеркального пола. Говорили потом, что две или три очень-очень долго не исчезали. Кое-кто утверждал иначе. Не две или три, а никак не меньше дюжины. В подсчёте мнения сильно разнились. Но каждый увидел хотя бы одну, и это признавали все.

Потом стенд разобрали. Кто-то долго не унимался, и посетители вынудили администрацию взять пробу воздуха на анализ. Разумеется, ничего там не нашли.

Кстати, странные лампы тоже внимательно осмотрели. Оказались обыкновенными лампами, купленными за час до открытия выставки. Магазинные чеки лежали в пустых коробках.

— 5-

Весна весной, но тут, на севере, она особенно поздняя. Только теперь я понял, как замёрз. Да уж, последние пол страницы написаны таким почерком, что в сумерках не разобрать. Ничего, в гостинце или в поезде разберу. А приеду домой, занесу в компьютер. Или Алёну попрошу, она быстро набивает.

Нет, Алёну не надо. И так напрягаю, дальше некуда.

Так что же теперь? Не постыжусь сказать, какая в голову сумятица накатила. И куда бы меня сейчас не забросило по воле случая или по иной причине, везде мне понадобится время. Не так-то просто вернуть теперь душу в обычную жизнь.

Вот я и собрал вещи: сунул в карман плаща изрядно мятую тетрадь с рукописью рассказа посвящённого Машиному отцу. Пусть поваленный ствол надломленного дерева, шелест суровых сосен и гулкий шум стального прибоя попробуют запомнить меня, как запомнил я. А вот запомнят или нет, этого мне никогда не узнать. Грустно и смешно от таких мыслей.