Тезей

Герофила поняла Мусея и даже как бы позавидовала ему:

– Ты мужчина и видишь далеко... Так далеко, - что это сейчас... никому и не нужно.

Этого Мусею никто еще не говорил. Его предсказания, которые он делать перестал, и правда, при всей своей внятности и, казалось бы, зримости, выглядели совершенно нереальными. Например, женщины мыса Суний сожгут целый флот кораблей. Ничего такого пока не исполнилось. Да и как это понимать: рыбачки в своих очагах переводят на разогревание горшков и кастрюль целое судно? И не одно, а множество...

– Уж тебе-то незачем вздыхать, ясноглазая, - заметил Мусей.

– Я женщина...
– ответила Герофила.

– Если женщина что-то почувствовала, значит, это что-то случится... Да я и не жалуюсь, - добавила она, - я свое вижу...

Герофила откинулась на спинку кресла, руки ее распростерлись, голова назад, глаза затворились. Казалось, молодая пророчица сейчас взлетит.

– И в бездну смотрю, как в зеркало, - раздался голос ее.

– Что ты видишь?
– встревожилась Лаодика.

Герофила рывком выпрямилась в кресле, встала, сделала несколько шагов, мягких и плавных, словно в танце, замерла. Потом вернулась в кресло и, все еще глядя поверх присутствующих в мегароне, произнесла:

– Вижу царицу Спарты Леду, родившую будущую красавицу, которая станет причиной войны Запада и Востока.

– И битвы эти, между Западом и Востоком, начавшись, уходят в такую даль времени, - добавил Мусей, тоже взволнованный.
– Кажется, они, то затихая, то возникая, никогда не кончатся.

– Может быть, и так, - согласилась Герофила, склонившись к Мусею.
– Ты проскакиваешь через время и видишь дальше.

Лицо ее оставалось задумчивым, но вдруг она резко повернулась к хозяину мегарона:

– Тезей, это как-то связано с тобой.

– Лучше уж и не заглядывать вперед, - испугался за старшего брата Поликарп.

Однако Тезей отреагировал иначе:

– Прости, Герофила, - сказал он, - тебе приходится видеть про меня то, что мешает тебе отдохнуть в моем доме.

– Это возникает невольно, - мягко ответила пророчица молодому владыке Афин, - и может застать меня, где угодно... К тому же, - добавила она, твое участие в таком будущем случайно и... и не твое все это. Порою за тем, что происходит с каким-то человеком, прячутся события глубин жизни. И то, что коснется него, - всего лишь волна, скатившаяся с изгиба совершенно иной пучины.

Когда Герофила чем-то озабочивалась, на ее чистом и гладком лбу проступала высокая вертикальная складка, такое же углубление коснулось и подбородка, и все это -вместе с ложбинкой, идущей от верхней губы к тонкой переносице, - представало единой линией, отблеском некоей внутренней оси, несущей черноглазую пророчицу по земным весям и над ними. И впечатление это особенно украшало ее лицо.

– Что б ни случилось, самим-то собой я останусь всегда, - произнес царь.

– Да, мой Тезей, - убежденно откликнулась Герофила.

Под сводами афинского мегарона слова эти "мой Тезей" звучали странно, хотя Герофила не вкладывала в них ничего, кроме доверчивой близости: ни какого-либо особенного признания, ни какого-либо права на того, к кому они адресовались.

– Так говорят за Западным морем, - улыбнувшись, пояснила пророчица.

– А что такое, собственно, дельфийские жрицы?
– перевела разговор на другое Лаодика.

– Особенности есть, а особости чаще всего никакой, - ответила Герофила.
– Мало быть чем-то отмеченным, надо еще быть избранным.

Мусей понимающе хмыкнул, но Лаодика таким ответом не удовлетворилась.

– Но ведь боги тоже приблизили их к себе, - рассудила она.

– Музыкант тоже приближает к своим губам авлос, - объяснила Герофила, однако играет ведь он сам, а не эта трубка с дырочками.

– Разве предвидение - не дар богов, - пожалуй, даже обиделась за незнакомых ей жриц Лаодика.

– Конечно... Я их люблю, - согласилась Герофила.
– Некоторые из них даже нутро человека видят, если сосредоточатся... Как сердце бьется, желудок, печень...

– Неужели!?
– живо заинтересовался Поликарп.

– Распарывают взглядом человека, как курицу ножом, - подтвердила Герофила.
– Некоторые из них видят даже душу человека, свет, исходящий от нее... Вокруг головы, от рук... Я тоже это могу видеть.

– Ну вот!
– почти обрадовалась Лаодика.

– Видят, но ничего в этом не понимают... не чувствуют, - продолжала объяснять Герофила.
– И поговори с ними - дурочки-дурочками. Каждая только и думает, чтобы замуж выйти и на том успокоиться... Предел желаний.

– Что ж тут такого, это наше призвание, - опять не согласилась Лаодика.

Поначалу две эти женщины обрадовались друг другу. Одна - скиталица ясновидящая. Другая - тоже странница, покинувшая для Поликарпа свой город, родных. Теперь же какая-то трещина пролегла между ними.

– Подруга, - заволновалась Герофила, - хорошо, когда у тебя Поликарп умница. Ищет истину, и вы вдвоем, как свободные птицы. Но в других случаях затворять себя в четырех стенах для чего? Хозяйка в доме - вот и все женское царство...С другой стороны, кому служить, кому помочь? Существу, которое и в мирное время готово бороться с другими за лишний кусок, уповая на силу, будь то богатство, знатность и даже ум. А если - неудачник или обездоленный, вынужденный признавать силу другого и гнуться под ее напором?... А под небом войны, под небом многослезного Ареса, когда сила откровенно оскаливается, когда могучий убивает слабого, обольщается так или иначе могуществом силы, да и сам погибает... И победитель, и побежденный. Сила ведь - это цепь, на которой мы все сидим. Но души, отлетая от тела, одинаково смиряются, принимают равную честь. Может быть, тогда-то человек и становится самим собой... Тот, кто про это создаст песню, будет гением, подобно богам.

– В твоем неприятии силы больше гордости, чем у всех воинов, вместе взятых, - почти восхитилась Лаодика.
– Однако я - женщина, и для меня с Поликарпом и четыре стены - весь мир.

– Я тебя понимаю, - вздохнула Герофила.
– Любить - это наш долг. И я бы, может, хотела забыть себя для любви.

– Но при этом не хочешь оставаться только женщиной, - проницательно заметила Лаодика.

– В этот момент я хочу забыть, что я женщина, - призналась Герофила.

– Я об этом никогда не забываю, - сказала Лаодика.

– И опять я понимаю тебя, - согласилась Герофила.
– Мы принимаем правила их игры... А вообще, мужчины, - обратилась она сразу ко всем троим молодым людям, безмолвно слушавшим напряженный женский разговор, - не кажется ли вам, что человек не знает еще своего призвания или забыл о нем... Может быть, в золотом веке Сатурна люди про себя больше понимали. Не зря ведь назывался век золотым... Ты, Тезей, немного ведь встречался с космофеями, когда был у великого кентавра. Может быть, они все еще пребывают в младенчестве, потому и чище, и лучше нас, и счастливее.